Незадолго до ностальгии - Владимир Очеретный

— И вот ещё что, — поспешно добавил он, наконец, осенённый выводом, — про язык и красоту, я имею в виду. Раз эстетика — одна из фундаментальных основ языка, а сам язык стар, как homo sapiens, то можно сделать предположение, что первые человеческие украшения появились именно в языке. Ну как первые? Самые первые, вероятно, были почерпнуты из природы — потому что природный уровень предшествует культурному. Например, женщины украшали свои волосы цветами — венки, гирлянды, то да сё. Но украшения, которые люди придумали сами — все эти серьги, бусы, узоры на посуде и оружии — появились только после рождения метафоры — может быть, намного позже. Язык появился раньше всех вещей, и метафора — предтеча всех рукотворных украшений. Ещё надо помнить, что древние люди придавали словам магическое значение — метафоры для них были реальнее что ли. И красивее. Так что, друг мой, пуская в ход пышные сравнения, мы следуем древнейшей традиции — она у нас в культурном коде.

— Но это же так грустно, Киш! — сделала она неожиданный вывод. — Я про это: «красота, которой мы устаём восхищаться, становится нормой». Сейчас ты сравниваешь меня со своими прежними девушками, и я, вся такая новая и необычная, кажусь тебе красивой. А потом ты привыкнешь ко мне, как к заезженному сравнению, и я стану тебя раздражать? И ты меня заранее об этом предупреждаешь?

— А вот тут ты ошибаешься, — качнул он головой. — Я тебя ни с кем не сравниваю. И не спорь: так оно и есть.

— И я тебя не сравниваю, — задумчиво призналась она. — Разве что тебя с тобой же — тем, каким я увидела тебя впервые в аэропорте, а потом, когда ты подошёл ко мне в фойе, и в кафе, и на кладбище, и вечером среди всеобщей суматохи, и утром в парке. Но вряд ли это можно назвать чистым сравнением — скорей, попытка сознания объединить эти воспоминания в единый образ. А вообще, это ведь удивительно, Киш: мы так устроены, что поневоле должны сравнивать. Мы же не можем отключить ассоциативную память!

— Не можем, — подтвердил Киш. — Тогда, может быть, всё дело в пустотах?

— Каких пустотах? Не хочешь же ты сказать, что я — пустая и никчёмная?

— У каждого человека есть свои пустоты, — терпеливо объяснил Киш. — Вот, например, ты знала, как должен выглядеть счастливый случай? Конечно, мы знаем разные примеры счастливых случаев, но это совсем не то, что «мама», «папа» или «дом», которые у каждого свои, понимаешь? Я хочу сказать, теперь я знаю: счастливый случай — это наша с тобой встреча.

— «Счастливый случай — это наша с тобой встреча», — повторила Варвара, задумчиво закинув голову, а потом снова с любопытством посмотрела на него: — А я тогда кто?

— Ты? — задумался он. — Ты — песня души моей, ликование глаз моих, услада тела моего. Не думал, что мне захочется изъясняться таким стилем, но вот же — случилось. Ты заполнила во мне эту пафосную пустоту.

— Ты такой милый, Киш! — Варварино лицо на несколько секунд расцвело улыбкой, она наклонилась вперёд, чтоб нашарить под водой его коленку и признательно погладить. — Значит, ты считаешь, ассоциации не работают, когда случается такое необычное, что и сравнить не с чем?

— По-видимому, так, — кивнул он.

Последовала задумчивая пауза, нарушаемая лишь еле слышным шорохом оседающей пены.

— Что это было, Киш? — Варвара склонила голову набок, словно так ей было удобнее рассматривать его.

Кажется, она только сейчас заговорила о том, что её по-настоящему волновало, а разговор о пене, по сути, и сам был пеной, словесным облаком и снегом, скрывающим случившееся накануне.

Киш вздохнул: сходные мысли одолевали и его.

— Связь времён, — медленно произнёс он. — Мы установили связь времён.

«Я забегаю вперёд, — подумал он, снова извлекая из холодильника бутылки, — это неправильно». И тут же усмехнулся: кто знает, что тут правильно, а что нет? Если бы у него был верный алгоритм вспоминания, отсеивающий всё несущественное, то всё было проще. А так он без понятия, что именно надо искать — судьбоносный момент или повторяющееся явление, а может, нужна картина в целом?

Киш вернулся в комнату и ещё некоторое время стоял, задумчиво барабаня пальцами по стакану. Медленно опустился в кресло: так что там было потом?..

…А потом он увидел Марка. Это случилось по пути в штаб-квартиру кафкианцев, когда они с Варварой, перекусив сочными жижеками, застряли на Староместской площади, залюбовавшись её величественной красотой. Толяныч пересекал площадь независимой походкой человека, намеревающегося забраться на потухший вулкан, чтобы посмотреть, что произойдёт, если в него помочиться. Даже в многолюдье, среди великолепия соборов и дворцов, он каким-то образом был заметен — благодаря невероятной уверенности в себе, что ли («Наверное, их этому обучали, — подумал Киш, — быть в центре внимания»).

Увидев Марка, он обрадовался, но почти не удивился — это была сбывшаяся догадка. Его лишь озадачил внешний вид друга — в драных джинсах и красной футболке с чёрной надписью «Однажды это случится!»

Марк бросал направо-налево невозмутимые взгляды, и один такой взгляд полетел в Киша и Варвару. Киш не сомневался, что Марк узнал его, — их разделяло всего метров семь, и на миг они встретились глазами. Но уже в следующий миг Марк повернул голову в другую сторону, ничем не выдав старого знакомства, словно Киш был ему не более близок, чем памятник Яну Гусу.

Внезапно оказалось, что Варвара тоже заметила Марка. Она даже обернулась, чтобы посмотреть ему вслед.

— Видите того типа? — кивнула она в сторону Толяныча. — Вот про таких я говорила, что меня от них тошнит.

— Думаю, вы ошибаетесь, — уверенно и даже весело возразил он, — это совсем другой тип людей. Не тот, про который вы говорили.

Это был, возможно, первый раз, когда он по-настоящему её удивил — и тоном, и словами. По-видимому, Варвара была не лишена профессиональной самоуверенности в том, что умеет угадывать человеков лучше, чем представители иных умений и навыков.

— Почему вы так думаете? — она склонила голову набок: прядь волос упала на правое плечо, а слева показалось ушко — такое милое и незащищённое, что Киш вдруг легко увидел в Варваре четырнадцатилетнюю девочку, уже полную грандиозных планов, но ещё терзаемую не преодолёнными сомнениями («Уши долго остаются детьми», — мелькнула мысль).

— Таким людям наплевать, какая у них тень, — объяснил он, и в его голосе непроизвольно появился дружелюбный тон, в котором при желании можно было отыскать и покровительственные нотки. — Им и в голову не придёт пойти на приём к тенетерапевту. Возможно, они даже не догадываются, что есть такая профессия.

Варвара была озадачена. Она бросала взгляд то на Киша, то на неспешно удалявшегося Марка и пыталась соотнести смысл слов с фигурой в дранных джинсах.

— Давайте пойдём за ним! — предложила она. — Я хочу ещё раз на него посмотреть.

Кишу тоже было любопытно, куда направляется Толяныч, но заниматься слежкой за другом он считал недопустимым. Марк, если б хотел, сам дал бы понять, что надо следовать за ним.