Тайные практики ночных шаманов. Эргархия - Ночная группа - Константин Ворон

У Кобры были черные глаза, ее тело притягивало к себе. Я вспомнил Лань. Они чем-то были похожи, но Кобра была старше и соблазнительней. Она уловила мой похотливый взгляд, засмеялась, показывая всю безнадежность моего смутного порыва и обращая его в шутку.

Обедать не хотелось, да и время уже шло к ужину. Я побрел в лес к Упырю, ухитрился не сбиться с пути и застал его в той же позе, что и утром. Он снова посмотрел на меня своим змеиным взглядом и поинтересовался, с чем я к нему пришел. Я набрался смелости и спросил, не он ли бродил ночью по лесу. Упырь отрицательно покачал головой. Но это ничего еще не значило.

Я не знал, о чем еще спрашивать, и тут Упырь начал свою лекцию. Он долго рассказывал про мудрость тела и про то, что его следует отпускать на волю.

– Смотри, какое умное у тебя тело, – сказал он и вдруг неожиданным движением метнул в меня невесть откуда взявшийся нож.

Я сидел метрах в пяти от него и непроизвольно дернулся в сторону. Лезвие со свистом прошло у меня над ухом.

– Не думай ни о чем! – закричал Упырь и метнул второй нож.

Я опять едва увернулся.

– Войди в свое тело! – закричал он снова, доставая новое лезвие.

Я действительно прочувствовал свое тело целиком. Это было чем-то прямо противоположным тому, что я испытал у Скандинава.

На этот раз Упырь не стал ничего бросать, но ринулся с ножом в руках прямо на меня, явно намереваясь воткнуть лезвие в мой живот. Мое тело едва увернулось от удара, но осознал это я секундой позже.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Упырь, – теперь ты знаешь, что такое предоставленное себе тело. Про сказки Скандинава лучше забудь, в этом лесу выживают только животные. Ты знаешь, сколько здесь кабанов?

Он взял меня за руку и протащил к глубокому и длинному оврагу. Внизу протекал небольшой ручей. Песчаные склоны ручья были испещрены кабаньими копытами. Я вдруг понял, что ломиться через чащу мог не Упырь и не Рева, а кабан.

– Встретишь кабана – вспомни состояние, в котором ты уворачивался от ножа, – назидательно сказал Упырь, – а ты его обязательно встретишь, если будешь продолжать шляться по лесу ночью в одиночестве.

– Вообще, ум – наш враг, – продолжил он свою лекцию, – можешь ли ты с первого раза метнуть нож? Нет? А почему? Ум мешает, – важно сказал Упырь.

– Возьми клинок, – и он протянул мне тяжелый нож.

– Ну, метни его в дерево.

Я старательно бросил. Нож ударился плашмя о ствол и отскочил в сторону.

– Вот видишь, – удовлетворенно сказал Упырь, – не получается.

Он дал мне второй нож.

– А теперь вспомни состояние, в котором ты был, когда я бросал в тебя нож.

Я попытался, но ничего не вспомнил – тело просто уклонялось от лезвия и никакими особыми переживаниями это не сопровождалось.

– Доктор Растворение показывал? Сделай РВ и вспомни состояние.

Я послушно растворил внимание и воспроизвел в сознании всю сцену. РВ было слабоватым.

– Да ты не представляй себе, что ты делал, ты состояние вспомни. Когда делаешь РВ, места для картинок в башке не остается. Остается место только для состояния.

В состояние РВ я входил медленно. Деревья вновь превратились в кости леса, а ветер стал его невидимыми мышцами. Упырь неслышно зашел мне за спину, вжался в меня, прижал свою правую руку к моей.

Я вдруг почувствовал не то, чтобы слияние тел, а скорее общий жар, исходивший и от меня и от Упыря, жар, в котором явственно плавились контуры тела.

Упырь вложил мне в руку новый нож. Он поднял свою правую руку, и моя потянулась за ней, как приклеенная.

– Бросай, – прошептал он.

Я бросил. В момент броска я почувствовал, что нож – продолжение моего тела, и выбросил его так же, как выбрасывал вперед руку для нанесения удара при занятиях карате. Нож оторвался от руки, полетел вперед, и я чувствовал его полет, как если бы он стал частью моего тела. РВ рассеялось, жар мгновенно исчез, и я увидел, как лезвие вошло в ствол.

– Молодец, – сказал Упырь, – толк из тебя выйдет. Не знаю только, куда он после этого направится.

Он вывел меня на тропинку и легонько подтолкнул. Я не пошел, а просто полетел в лагерь.

Это приключение повергло меня в настоящую внутреннюю раздвоенность. Я понял, что до последней встречи с Упырем я в глубине души был солидарен с Локкой и рассматривал все происходящее как игру в магию, игру более совершенную, чем те игры, что велись на Фурманном, в рериховских кружках или среди последователей Вронского, но все же игру.

За последние несколько дней я обрел необычный внутренний опыт – реально освоил Растворение как способ изменения восприятия мира, увидел и понял много такого, что «не светило» мне во всех московских кружках. Претензии на владение чем-то запредельным со стороны всех этих уверенных в себе, но немного странных «фурманных» людей и заявки знакомых экстрасенсов на магическое могущество, казались ритуальной добавкой порции сказки к практикам определения болезней и целительства.

Да, экстрасенсы многое могли: они ставили диагнозы, реально снимали воспаления и успокаивали боли, но за всеми их достижениями маячили лишь усиление общей чувствительности и внушаемость их клиентов – «эффект плацебо», как называют это медики.

Сделать со мной что-то необычное, дать опыт, находящийся за пределами моих возможностей и моего воображения, никто не мог. А моя мама уж позаботилась о том, чтобы все, кто в то время причислял себя к нарождающемуся кругу экстрасенсов, прошли перед моими глазами и показали свое искусство.

Были однако и реальные люди. Самую сильную группировку Фурманного переулка составляли последователи упомянутого Вронского. О нем рассказывали легенды.

До войны он жил в Риге. Во время оккупации немцы отправили его в школу биорадиологов, где научили всем премудростям тонких восприятий и дистанционных воздействий. Потом он бежал к советским войскам, пересек линию фронта. Отсидел какой-то срок, а когда освободился, начал передавать свои знания нарождающимся экстрасенсам – Венчунасу и Сафонову, которые составили группу самых авторитетных обитателей Фурманного переулка.

Не знаю, насколько правдивы были легенды о Вронском, но у этих людей действительно многое получалось. Собственно, экстрасенсами были именно они – пять-семь подвижников, увлеченных новым делом. Они действительно могли научить своему искусству, но я не видел себя в роли целителя и диагноста, хотя и занимался понемногу в их группах.

Рядом с ними было множество самозванцев, «учителей жизни», окружавших себя атмосферой мистической тайны. Но от них проку не было никакого. Они вовлекали в свои практики, но это была магия на словах, а не на деле…