Гражданин преисподней - Николай Чадович

– Как бы тебе не пострадать за свое злоязычие. Не вводи меня в гнев. А иначе будешь наказан лишением пищи.

– Все, беру свои слова обратно! – Кузьма вскинул вверх обе руки. – Оговорился я. С каждым может случиться. А игумен ваш просто сокровище. Ну прямо агнец Божий! Другого столь душевного и кроткого человека я еще не встречал… И надеюсь, больше не встречу.

– Паясничаешь? Ну-ну… Обед ты свой получишь, не сомневайся. Мы не звери. А наш разговор продолжим опосля.

– С удовольствием. Перескажешь мне что-нибудь вроде «Песни песней».

– На этот раз рассказывать будешь ты. Я хочу знать все подробности о путях, которыми мы пойдем через преисподнюю.

– Мы? – удивился Кузьма.

– Отныне я буду всюду сопровождать тебя. Вплоть до самой Грани. А если потребуется, то и за Грань. Такова воля игумена. Если все сложится благополучно, к концу пути я постараюсь обратить тебя в истинную веру.

– А я тебя – в еретиканство.

Как и следовало ожидать, послеобеденный разговор не удался. Во-первых, Кузьму, осоловевшего от пусть и не особо качественной, зато обильной пищи, неудержимо клонило ко сну. Во-вторых, он не собирался делиться со светляками сведениями о тайнах преисподней, то бишь Шеола.

Отделавшись парочкой басен, хоть и жутковатых, но с реальной действительностью ничего общего не имевших, Кузьма растянулся на лавке и демонстративно зевнул. Трудно сказать, понял ли Венедим, что его водят за нос, либо нет, но он решил оставить подопечного в покое, тем более что на это были и другие причины – у постника и плотеубийцы, питавшегося лишь жиденькой кашей, вдруг прихватило живот.

– Это тебя Бог наказывает, – пробормотал Кузьма сквозь сон. – Поститься тоже надо с умом. Излишнее рвение ни в каком деле на пользу не идет.

Проснулся он от першения в носу. Рядом, заняв на лавке почти все свободное место, восседала постельная сваха Феодосия Акудница и щекотала ему нос петушиным пером.

– Просыпайся, касатик, – томным голосом пропела она. – Время позднее. Скоро всех баб и девок по постелям разберут. Аль у тебя уже охота пропала?

– Прошу прощения, матушка. – Кузьма чихнул. – Сморило меня что-то… А где брат Венедим?

– Зачем он тебе в такую пору? Неужто содомский грех замыслили сотворить? – хохотнула она.

– Все шутите… А мне не до шуток. Тут так выходит, что без его соизволения мне и шагу ступить нельзя. Все мои утехи теперь от его воли зависят.

– Сопляк он еще! – фыркнула Феодосия. – Ночью я в обители хозяйка. На мои права еще никто не смел покуситься… Да и занедужил что-то твой Венедим. Желудочное послабление. От нужника дальше трех шагов отойти не может.

– И часто такое с подвижниками бывает?

– Случается… Ты лучше скажи, с кем нынче лечь хочешь?

– А есть выбор?

– Для тебя, касатик, все есть.

– За что такая честь?

– Подарочек твой по душе пришелся. В следующий раз еще что-нибудь принеси. Ты ведь, говорят, в дальнюю дорогу собрался?

– Кто говорит? – насторожился Кузьма, уверенный, что, кроме Венедима, других свидетелей его беседы с игуменом не имелось.

– Земля слухами полнится, а уж наша обитель – тем более. Любят людишки лясы поточить… Али я относительно дальней дороги не права?

– Я на одном месте никогда долго не засиживаюсь, – ответил Кузьма уклончиво. – Отдохну чуток и дальше. Меня ноги кормят.

– Кто ж спорит… Только я слыхала, что теперь ты не абы куда идешь, а к самой Грани. И не по собственной воле, а по чужому наущению… Не томи душу – расскажи. Я тебе за это самую сладку девку подсуну. А хочешь – сама с тобой лягу. Я хоть и в годах, но такое умею, что со мной ни одна молодуха не сравнится.

Предложение было, конечно, заманчивое, хотя в чем-то и сомнительное. В человеческое бескорыстие Кузьма давно не верил, а тем более не ожидал найти его в Феодосии, всем известной сплетнице и интриганке. Одним только женским любопытством ее вопросы объяснить было нельзя. Скорее всего в обители Света опять плелись тайные козни, в которые каким-то образом хотели впутать Кузьму. Только этого ему и не хватало!

– Ваши достоинства известны, – сказал Кузьма, поглаживая обширную ляжку Феодосии. – Кто же от такого счастья откажется? Только мне одно неясно…

– Что, касатик? – Феодосия всем телом навалилась на него, и это было посерьезнее, чем объятия химеры-няньки.

– С чего начнем? Сначала поговорим, а потом ляжем или наоборот?

– А все сразу, – жарко зашептала Феодосия. – Ты говори… только все как на духу, а я делом займусь.

Лицо Кузьмы вдруг оказалось между двумя голыми грудями, хотя и весьма увесистыми, однако по форме почти безупречными. Тут бы он, наверное, и сдался, поскольку долго сопротивляться подобному напору не смог бы ни один нормальный мужик, но сзади стукнула дверь (запоров у светляков отродясь не водилось), и кто-то деликатно похлопал Феодосию по спине.

– Чего припер, охальник? – оторвавшись от Кузьмы, взъярилась она, однако тут же присмирела и совсем другим тоном продолжала: – А, это ты, Венедимушка… Оклемался уже? С выздоровленьицем… А мы тут с Кузьмой побаловаться собрались. Ты ничего против не имеешь?

– Вольному воля, – не сказал, а выдавил из себя Венедим. – Только ты выйди пока. После зайдешь. И под дверями не подслушивай.

– Когда это я подслушивала? – обиделась Феодосия, заправляя под одежду свои замечательные буфера.

– Да, почитай, всю жизнь. Меня еще мать-покойница предупреждала, чтобы я тебя остерегался.

– Мать твоя, царство ей небесное, и не такое могла сказать. Еще та штучка была… Ее грехи ни тебе, ни твоим детям не замолить. А впрочем, разве у таких, как ты, бывают дети?..

Она удалилась царственной походкой, высоко неся голову и ворочая ягодицами, как жерновами (увы, не подфартило сегодня Кузьме добраться до них). Венедим хоть и еле держался на ногах, однако не поленился проводить Феодосию до дверей – очевидно, и в самом деле боялся, как бы та не подслушала предстоящий разговор.

Вернуться назад у него не хватило сил: так и сел прямо на пороге, привалившись спиной к дверному косяку. Был он сейчас бледнее любого священномученика, зато смотрел прямо и глаз по своей привычке в сторону не отводил.

– Зачем она приходила? – спросил Венедим голосом слабым, но твердым.

– А тебе не понятно? – буркнул Кузьма. Нельзя сказать, чтобы подобный поворот событий устраивал его.

– Думаешь, на блуд ее потянуло? Как бы не так! Феодосия без задней мысли ничего не делает. И уж если под кого-нибудь ляжет, то с умыслом. Говорят, что это именно она довела Трифона Прозорливого до смерти. Такая кого хочешь заездит – хоть мужика, хоть хряка-производителя.