Сокровище влюбленных - Нора Робертс

Уже в сумерках они вернулись на пляж. Мэтью сложил пакеты в катер и обернулся. Закатав до колен штанины, Тейт стояла в набегавших волнах. Последние солнечные лучи золотили ее волосы и кожу, и Мэт вдруг с болью вспомнил свой сон.

— Здесь прекрасно, — прошептала она. — Как будто ничего больше не существует. Неужели в мире, где есть подобные места, может быть зло? — Цветок в волосах, прогулка по пляжу за руку с Мэтом… Он наверняка не понимает, что этот день — самый романтичный в ее жизни. Тейт повернулась к нему. — Может, мы должны остаться здесь навсегда. Просто остаться и…

Она умолкла, с трудом сглотнула подступивший к горлу комок. Глаза Мэта были темными, напряженными, сфокусированными на ней. Только на ней.

Не колеблясь, она подошла к нему. Ее руки скользнули вверх по его груди, сомкнулись на его шее. Несколько секунд Мэт не шевелился, не сводя с нее глаз, затем резко притянул к себе.

Да, ее целовали раньше. Но теперь ее целовал мужчина, а не мальчишка. Мужчина обнимал ее, разжигал пожар в ее крови, и только этот мужчина был ей нужен. Она прижалась к нему, покрывая его лицо отчаянными поцелуями, пока снова не нашла губами его рот, чуть не всхлипнув от удовольствия.

Мэту казалось, что ее тело струится под его ладонями. Опьяненный, он жадно впитывал каждый ее вздох, каждый стон, содрогаясь от пронзавших его желаний.

— Тейт… — Его голос прозвучал хрипло, почти отчаянно. — Мы не можем. Нельзя…

— Можем. Замолчи. — Она уже дышала с трудом. — Поцелуй меня снова. Скорее.

Он снова накрыл ее губы поцелуем, и словно что-то взорвалось в нем.

— Это безумие, — прошептал он. — Я совсем свихнулся.

— Я тоже. Мэтью, я хочу тебя. Я тебя хочу.

Ее слова подействовали на него отрезвляюще. Он отшатнулся, словно получил неожиданный удар.

— Послушай, Тейт… Какого черта ты улыбаешься?

— Ты тоже меня хочешь. — Она ласково погладила его щеку, окончательно лишив рассудка. — Сначала я сомневалась, и мне было очень больно, потому что я умирала от желания. Ты мне даже не нравился, и все равно я умирала от желания.

— Господи! — Мэт прижался лбом к ее лбу. — Из нас двоих осторожная ты. Это твои слова.

— Только не с тобой. — Тейт доверчиво прильнула к его груди. — Только не с тобой. Когда ты первый раз поцеловал меня, я поняла, что всегда ждала тебя.

У него не было компаса, но он знал, что необходимо кардинально изменить курс.

— Тейт, мы не должны спешить. Поверь мне.

— Ты хочешь заняться со мной любовью. — Она вскинула голову. Ее глаза стали таинственными и бездонными. — Я не ребенок, Мэтью.

— Я хочу тебя, Тэйт, но не могу причинять боль твоим родителям. Не хочу обманывать их доверие.

«Гордость, — подумала Тейт. — Гордость, преданность, честность». Разве удивительно, что она любит его?

Тейт легко коснулась улыбающимися губами его губ.

— Ладно. Не будем спешить. Я могу подождать. Но это касается только меня и тебя, и больше никого.

Из-за налетевших бурь пришлось на пару дней отложить погружения. Когда улеглась первая волна нетерпения, Тейт устроилась на палубе «Приключения» и занялась изучением и систематизацией находок, поднятых отцом и Баком в их последнюю смену.

Дождь монотонно барабанил по тенту. Из рубки, где шло непрерывное сражение в покер, доносились голоса и смех, перемежаемые ругательствами. Острова исчезли, растворились в густом тумане. Бескрайний мир съежился до маленькой компании, болтавшейся на яхте в бушующем сером море под разгневанными небесами.

— Помощь не нужна?

— Не помешает. — От одного взгляда на Мэта, нырнувшего под тент с кружкой кофе в руке, сердце Тейт екнуло. — Неужели игра закончилась?

— Нет, закончилась моя удача. — Мэт сел рядом, протянул ей кофе. — Бак только что разгромил мой «полный дом»[2]своим королевским флешем[3].

— Никак не могу запомнить, что важнее. Я лучше играю в рамми. — Тейт протянула ему серебряный крест. — Мэтью, посмотри. Может, этот крест болтался на груди корабельного кока, когда он взбивал масло для бисквитов.

— Может быть. — Мэт потрогал серебро. Безобразная штуковина, будто выкованная кузнецом, и, несмотря на приличный вес, не очень ценная. — Есть что-нибудь интересное?

— Такелажные крюки. Видишь, на них еще сохранились следы канатов. — Тейт устремила взгляд в непроницаемый туман, представляя себе картину далекого прошлого. — Свистящий ветер в клочья рвал паруса, матросы отчаянно пытались спасти корабль. Всех охватил ужас. Мужчины цеплялись за тросы и мачты, матери прижимали к себе детей… и мы нашли то, что осталось от них. — Тейт положила на стол почерневшие крюки и взяла глиняную трубку. — Какой-то моряк раскуривал ее после вахты и наслаждался покоем. А эта кружка была полна эля.

Мэт повертел в руках кружку, не желая признавать, что нарисованная Тейт картина тронула его.

— Ручка отбита. Очень жаль. Много за эту кружку не выручишь.

— Ты думаешь только о деньгах! — возмутилась Тейт.

Мэтью усмехнулся.

— Конечно, Рыжик. Тебе — романтика, мне — деньги.

— Но…

Мэт оборвал ее возражения поцелуем.

— Ты очень хорошенькая, когда возмущаешься.

— Правда? — Она была так молода и так влюблена, что приняла близко к сердцу все его слова. — Я не верю, что ты такой корыстный, каким притворяешься.

— Поверь. История хороша только тогда, когда можно извлечь из нее какую-то выгоду. — Он взглянул на небо и не заметил, как Тейт нахмурилась. — Дождь прекращается. Завтра можно будет нырять.

— Не терпится?

— В общем, да. Надоело болтаться без дела. К тому же не успею я моргнуть, как твоя мать сует мне под нос полную тарелку чего-нибудь вкусного. Беда в том, что я могу к этому привыкнуть. — Мэт погладил ее волосы. — Это совершенно другой мир. Ты — другой мир.

— Вовсе нет, Мэтью, — прошептала Тейт, поднимая к нему лицо. — Может, только чуть-чуть.

Его пальцы сжались, затем медленно расслабились. Она слишком мало знает о жизни, о его жизни, чтобы понять разницу. Если бы он был хорошим, добрым человеком, то не стал бы касаться ее сейчас, не стал бы искушать ни ее, ни себя. Каждый шаг к сближению — ошибка.

— Тейт… — Пока он мучительно решал, оттолкнуть ее или обнять покрепче, Бак сунул голову под брезент.

— Эй, Мэтью, ты… — Тейт и Мэт отшатнулись друг от друга, а у Бака отвисла челюсть. — А-а… п-простите меня. Ах, да, Мэтью…