Еврейское счастье Арона-Сапожника. Сапоги для Парада Победы - Марк Казарновский

Вид одной из улиц г. Гродно в дни присоединения Западной Белоруссии к СССР. (Автор съемки: Темин В. А. РГАКФД, 0–360636)

Демонстрация на одной из улиц Гродно в честь присоединения Западной Белоруссии к СССР. (Автор съемки: Темин В. А. РГАКФД, 0–366567)

Предвыборные лозунги в Народное собрание Западной Белоруссии на улице Белостока. (РГАКФД, 0–102045)

Группа молодежи из г. Белостока направляется в агитационный велопробег, посвященный выборам в Народное собрание Западной Белоруссии. (РГАКФД, 0–104268)

Крестьяне деревни Колодина идут на выборы в Народное собрание Западной Белоруссии. (Автор съемки: Дебабов. РГАКФД, 0–76032)

Крестьяне деревни Переходы Белостокского уезда на избирательном участке во время выборов в Народное собрание Западной Белоруссии. (Автор съемки: Фишман Б. РГАКФД, 0–47116)

Вид президиума Народного собрания Западной Белоруссии. Белосток. (Автор съемки: Фишман Б. РГАКФД, 0–102989)

Вид зала заседания Народного собрания Западной Белоруссии. Белосток. (Автор съемки: Фишман Б. РГАКФД, 0–102993)

Население г. Львова приветствует войска Красной Армии, вступившие в город. (РГАКФД, 4–22905)

А беда приближалась. Бабушка из-за отмены субботы заболела. Просто с ней случился удар.

По нынешнему — инсульт. Она теперь стала лежачей больной, но говорить могла.

Бросились в медицину, и папа нашел военного врача (за сапоги и туфли лаковые для жены). Военврач ничем не помог. Сказал, кормите и ухаживайте. Следите, чтобы не было пролежней. А проживет сколько Бог даст. И перекрестился. Во как в советской нашей армии. В церковь ходить нельзя, а креститься можно. И смех и грех.

У нас все сразу переменилось. Девочки, мама и Ханеле вели дом. Все хозяйство. То есть — огород, куры, яблоки, вишни, смородина. Мама — в основном смотрела за бабушкой и папой. За всем остальным — Ханеле, и стала она вроде бы главная.

Но в атмосфере дома ничего не изменилось. Все так же горели субботние свечи, мы, вымытые, сидели вокруг стола и тихонько пели субботние молитвы. И даже бабушка подпевала. Правда, так, отдельные слова. Но все же. Все живы.

В поселке же происходило странное. Кто-то стал воровать. Мы, евреи, молчали и только многозначительно поднимали брови.

Ханеле попросила меня пойти в их дом, который был занят какой-то советской конторой, и принести несколько книг.

Меня, к моему удивлению, впустили и даже провели в угол, где книги в беспорядке лежали. Удивление возросло, потому что я не нашел тех книжек, что мне было велено: томик Чехова, Лермонтова и Шолом-Алейхема. Ничего этого не было, и сторожиха, баба Маруся, меня знающая, сказала шепотом: «Усе, Арон, выбросили. Зато остались книги ярых врагов народа — в смысле советского — Троцкого, Каменева, Бухарина и других. На немецком языке. То есть, именно те, из-за которых пострадал Исаак Маркович». Я спросил: «А почему эти оставили?»

— Дак они языков не разбирают. А обложки, сам видишь, каки. Да и мыши довольны, в их, энтих книгах, клея не жалели, видать. — И баба Маруся стала тихонько смеяться.

— Пойдем, я чё тебе покажу.

Отвела меня в залу, и увидал я, что все половицы пола, всегда при Исааке Марковиче натертые мастикой с воском, все половицы варварски подняты, исцарапаны и расколоты.

— Да зачем же это, баба Маруся. Как теперь ходить-то?

— Ходють, ходють тихонько, шоб ноги не сломать. А пол-то вскрывали, искали еврейский клад. Говорят, в каждом доме под полом у евреев золото. Ну, на худой конец, серебро. Вот дурная это власть советская. Спросили бы меня. Я им бы сказала, что они, евреи местные, как есть трудящие пролетарии и ничево больше.

Мы посмеялись и разошлись. Так я домой ни с чем и пришел.

А дома был гость. Тот самый командир части, что здесь, в поселке, расположилась. Папа ему первому сапоги сделал да туфли его жене. Тот самый командир, что не расплатился. Ещё так грубо и ответил, мол, ждите.

— Верно, пришел долг отдать, — подумал я и не стал мешать, хотел из залы уйти.

— Стой, стой, парень, о тебе у меня будет речь, поэтому посиди с нами, — и командир движением фокусника достал из планшетки бутылку водки. Да какой. «Московской». С зеленой этикеткой и сургучной пробкой.

Папа мигнул маме. Я мигнул Ханеле. На столе появилось, что полагается. По первой выпили молча, командир произнес, правда, короткий тост: — Ну, будем.

— Кстати, зовите меня Федор Силыч, я — майор Красной Армии. Хочу с вами поговорить откровенно. Вот узнал, что ты Григорий Петрович (это мой папа Гершель Пинхусович) учился на раввина. Это — что наш батюшка. Так что понимаю, меня за мои разговоры не выдашь. А? — Тут командир налил еще и уже предложил тост более вразумительный. — Ну, давайте по второй, чтобы все были здоровы и, как мы шутим, — чтобы не было войны. А тебе, Арон, я не наливаю. Потому как ты должен слушать и все понимать.