Сингапурский квартет - Валериан Скворцов

Караван распадался. Дезертир сказал несостоявшемуся первокурснику:

— Слезай, приехал. Двигай отсюда и не оглядывайся!

— Постыдись, Чжун! — сказал отец. — Он такой же студент, как и ты.

— Да нет, ошибаетесь, почтенный. На самом-то деле я капрал Ли Мэй, сказал первокурсник. — Охранный батальон. Думаю, что с вооруженными силами я, как и солдатик Чжун Цы, попрощался навсегда… Может, сгожусь вам? За одну еду, хозяин?

Первую ночь простояли в поле. Капрал, назначенный отцом в караул, грелся под брюхом лошади. Клео, к которому сон не шел из-за грез о Белоснежной Девственности, вылез из повозки. Спросил:

— Ли Мэй, непременно нужно вешать людей? Проще, наверное, расстрелять?

— Ты про кого? Если про висевшего в Восточных воротах, то он в действительности сам наложил на себя руки. Я знаю всех, кого вешали последние две недели по приговору. Наш батальон как раз и выполнял эту работу… Нет, тот был самоубийцей.

— Кто же решается на такое?

— Красные запрещают курить опиум. Подвоз в город истощался. Этот бедолага маялся, маялся, да и повесился. Из чувства протеста. Я так думаю… Все несчастья от запретов. У красных их много… Например, по их религии запрещено красть, потому что запрещено также и иметь. Когда же нечего или не у кого красть, остается украсть собственную жизнь…

Капрал хихикнул.

Очень опасный, подумал Клео. Но отец-то опаснее.

Каким долгим-предолгим окажется путь, он понял в Баотоу.

Поначалу городок показался обычным, как все такие городки: глинобитные заборы, роющиеся в талом снегу свиньи и собаки, замотанные в рванье дети, тесные улицы, стены угловых домов покорежены телегами. И вдруг ослепительное солнце над раскинувшимся в поле караван-сараем. Сотни, тысячи верблюдов, лошадей и ослов на хлюпавшем под копытами, вязком, словно болото, лугу. Караванщики паковали товары, нагружали тюки, чинили сбруи, слонялись, разговаривали, сбивались кучками вокруг драчунов, брили ножами головы. Ржание, мычание, топот, вопли, свист…

Лошадь вскинулась и мотнула гривастой головой. Кто-то схватил её под уздцы. Державший вожжи отец привстал на передке. Задирая на спине куртку, потянулся к маузеру.

— С прибытием к началу великого шелкового пути! — крикнул караванщик Цинь, обходя лошадь. Свежевыбритое темя лоснилось, голые в синих венах руки, заросшие рыжим волосом до подмышек, торчали раскорякой из кожаного жилета, под которым не было рубашки. На горле ошейником вилась татуировка, уберегающая от насильственной смерти. Поистине загадочный человек! Мусульманин с буддийской отметиной…

Верблюды, к которым он их привел, оказались густого красного оттенка с черными кругами вокруг глаз. Четыре. Высокие, крепкие и такие же надменные как Цинь.

— Все мои. Настоящие таджикские, — сказал он отцу. — Будешь заводить собственную связку, покупай таких.

— Я слышал, иногда берут пристяжного на мясо, — сказал отец. — Может, купить пятого?

Цинь сплюнул, два раза обкрутился вокруг себя. Вводил в заблуждение дьявола, если тот оказался рядом и услышал непотребное.

— Запомните, почтенный Лин Цзяо, погонщики не едят верблюжьего мяса. Не выделывают и не продают верблюжьих шкур. Верблюды и погонщики — это единый мир. Со своими общими богами и законами…

Он посмотрел на Клео.

— Мир не меньшего значения и не худшей цивилизации, чем страна ханей Китай, Срединное государство Вселенной.

— Спасибо, брат Цинь, — сказал отец. — Всякая беседа с вами поучительный урок.

— Уроки будут позже, — ответил брат Цинь торжественно. — Тысячи ли через пустыню. Жажда, которая превратит кишки в известь. Огромные мухи, пьющие кровь. Зимник через монгольский перевал Смерти. Бандиты, вырезающие спящих…

Караванщик молитвенно сложил руки, на которых ветерок, пропахший вонью караван-сарая, ремней и кож, чеснока и рыбного соуса, снега и навоза, дыма и мочи, шевелил отвратительные рыжие волосы. В изгибах верблюжьих шей, в надменных мордах с раздувающимися ноздрями вдруг увиделось нечто драконье, таинственное и грозное, сродни ликам в кумирнях, где Клео всегда становилось тревожно от воскурений.

Цинь вдруг заорал на него:

— Взбирайся, малыш, на своего таджика и возвращайся через год богатым и сильным! И делай то, что должно быть сделано… Вперед, малыш! И только вперед!

— Я не малыш, — сказал Клео. — Я уже сообщал вам. Мое имя Лин Цэсу.

— Вот как?

— Караванщик подвыпил, — шепнул отец. И умиротворяюще предложил Циню познакомить их с прекрасными животными.

Первого, небольшого и казавшегося козлоподобным, звали Вонючкой. Второго, покрупнее, — Ароматным. Самый высокий, третий, носил кличку Тошнотворный. А четвертого, более бледной масти, именовали Сладенький. Все семилетки. Лучший возраст, как пояснил Цинь, для тяжелых дальних путей.

Вонючка считался самым выносливым. Ему предназначался груз Циня пачки прессованного чая, шелк, американские сигареты, упаковки с ручными часами, мотки электропроводов, три радиоприемника, пенициллин, противозачаточные средства, вакцины от венерических заболеваний и запаянный бак с виргинским табаком. Груз отца — гвозди, подковы, петли для дверей, замки — по объему меньше, но тяжелее, раскладывался на остальных трех.

Паковали вьюки следующим утром, когда рассвело полностью. Существовала примета: в сумерках души погибших бандитов высматривают содержимое тюков и потом от неутоленной когда-то жадности наводят живых грабителей. К полудню оставалось поднять груз на верблюдов.

— Полагаю, мастер Цинь, — сказал отец, — задерживаться в Баотоу на виду у этого сброда опасно. Двинемся?

— Я занял очередь в публичном доме для себя, этих… ваших военнослужащих и для вас. Дух не должен оставаться угнетенным из-за воздержания. Шаг караванщика тверд, если облегчены чресла…

— Значит, в путь только завтра?

— Завтра, депутат.

— Я остаюсь с товаром.

— Пусть останется малыш и один военный. Потом сменится.

— Лин Цэсу погуляет. Когда ещё доведется? Вы идите… Я останусь при товаре. Таков мой приказ, мастер Цинь.

— Слушаюсь, почтенный депутат!

Караванщик сцепил ладони перед грудью и с легким поклоном повел ими в сторону отца, как принято изъявлять покорность мандарину двора. Опять напился, подумал Клео.

Он прошел городишко насквозь и миновал Западные ворота, от которых с обрыва открывалась Хуанхэ. Широченная река исходила паром в серовато-синем стылом мареве. Мачты джонок и катеров протыкали клочковатый туман. Над причалом разметывало клубы пароходного дыма. По берегам ржавым пунктиром обозначались межи рисовых чеков. На коричневых дорогах в снегу клонились навстречу ветру черные путники.

И тут Клео увидел стайку журавлей над рекой. В этот зимний месяц!