Книги онлайн и без регистрации » Разная литература » Фарс о Магдалине - Евгений Юрьевич Угрюмов

Фарс о Магдалине - Евгений Юрьевич Угрюмов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 44
Перейти на страницу:
голову камень-душу), анимируют из клетки в клетку, и в каждой свершается тайна, какая-то тайна; восходит суть, смысл. Сын света своим изволением осеняет то тех, то других – вряд ли в этом есть расчёт – показать сначала тех, а потом этих – хотя есть, наверное, недоступный пониманию Петра Анисимовича расчёт закономерной случайности.

Для вечности любая случайность закономерна.

И вот взволновался черный квадрат, шевельнув соседний белый квадрат не всем известного (в отличие от художника чёрного квадрата) художника Пронькина Владимира Ивановича… Ну что делает с повествованием фамилия персонажа? Автор старается, кропотливо складывает атмосферу, интонацию… и вдруг Пронькин! Да ни в коем случае я не хотел повести рассказ на весёлый лад! И не придумал я, Пётр Анисимович, специально, для этой цели, эту фамилию – Пронькин. Пронькин – это настоящая фамилия автора картины25, которая, когда я её рассматривал, направила меня на определённые мысли; и побежали во мне мысли, как волны, как ветер, который стал резать мысли в полосы, полоски, зигзаги, и уже солнце вспыхнуло взметнувшимися мириадами и превратилось в каскад разноцветных стёклышек, совсем как на витраже, положим, на соборе в Бурже или как на оконных медальонах какого-нибудь другого старинного собора, да собственно на любых витражах украшающих окна и фронтоны… да и не в этом, совсем не в этом сейчас дело. Чёрный квадрат обратился вдруг, как бы художнической палитрой (которая всегда красивее, чем картина на мольберте): всякие карминные, изумрудные завитки появились на нём, белила – вавилонской башней, различные фиолетовые, розовые, зелёные – цветá стали перемешиваться, закипать, превращаться в клокочущий кратер, в вулкан, который только один и способен выплеснуть в мир ядовитую лаву бушующего художника или бушующую лаву ядовитого художника, как кому больше нравится.

Чтоб мир отравился.

Вуалевы полупрозрачные тени стали окрашиваться плюхающей, всхлипывающей лавой, и появился рембрантовский старик в красном талесе, будто он не только что накинул его, а молился и не снимал его с тех самых пор, как сын ушёл из дому, и до этого счастливого возвращения. И бродяга, со стриженой головой, в лохмотьях наглеца и юродивого, уткнувшийся такой умилённой физиономией в колени набожному отцу… такой умилённой, что закрадывается сомнение в искренности физиономии. Да вот он, под неусыпным оком демона – в фиолетовом плаще с меховой подбивкой, с соколом на запястье, потрясает мошной, устремляется в жизнь, и жизнь закипает на других квадратах… друзья, женщины, вино, лютня, старуха-кредиторша – расчерчивают горизонтали, вертикали и диагонали на белых и чёрных квадратах. Вдруг, серо-зелёно-коричневый, гризайлевый… и в самый захудалый притон его уже не пускают, и красотка в окне уже не для него, и собака, левретка, лает, гонит и визжит на него, а может на дохлую кошку, притороченную, как наказание и как награду, и как медаль за развратную жизнь к нищенскому коробу, в котором ни полушки, ни гроша не осталось. Не получилось, прогулялось, пропилόсь… «…сколько наёмников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода!» А вот и калитка, и сорока принесла на хвосте удачу, и корова покойная (не покойница, а покойная) в кустах, обещает сытую жизнь, а дальше тучные нивы, холмы и лес…а лавровое дерево у выхода – знак грядущих побед… «…пойду, возвращусь к отцу моему…»

Вмешивается, вмешивается всегда кто-то, кто-то один, и его надо победить, превзойти – то ли в любви, то ли в карьере… другими словами, совершить подлость, может и маленькую… против человека.

Не получилось, раздал, раздарил, прогулял, промотал… «… пойду, возвращусь»… «упаду в колени Отцу моему».

И возвращается. Но, видишь, ты? Видишь, каким иезуитским путём? Через страдания, через распятия… А без этого нельзя? Нет?

Всегда найдётся кто-то, кто будет недоволен, кому такая христианская справедливость, как кость поперёк горла.

«… принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; И приведите откормленного телёнка и заколите: станем есть и веселиться…»

И всегда возникает этот третий – шут с обиженными и гороховыми глазами Пьеро!

Обиженный и гороховый Пьеро!

«…вот, я столько лет служу тебе, и никогда не преступал приказания твоего; но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими…»26

Обиженный и гороховый Пьеро!

Конечно же, по щекам его, по щекам!

Кому нужна такая христианская справедливость? И почему христианская? Что, без «христианская» впереди, справедливость, любовь и милосердие теряют в весе?

“Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе… Или глаз твой завистлив от того, что я добр?»27

– Отче!… отче! я согрешил против неба и пред тобою, но кто он? Кто? мой брат? Нет братьев у меня: Ты – Отец, и Я – Сын… не Дух же святой?

Конечно же, Дух!

…твой брат, который носился над Землёй, когда она была ещё «пуста» и «безвидна»…

…только так получилось, что Он тебя предал на вечную славу, а ты его – на вечное поругание… завистливый родной брат…

– Попробуй по щекам, потрепи его по щекам… – слышит Аниска ангельский голосок, и тут же получает по левой, а потом и по правой щеке, – Что с ни-и-им? – растворяется, замирает голосок в зардевших ушах.

У Пётра Анисимовича открывается дар зрения.

– Ну вот, очнулся, – говорит Вадим и представляет Веру: – Вера!

– Чушь какая-то, – произносит Крип, прикладывая руку к уху, почёсывая ухо, ощупывая ухо, будто в ухе есть какой-то ответ на какой-то вопрос.

– Что чушь? – спрашивает Вадим.

– Нет-нет, ничего… задумался, – отвечает, чуть запоздав, Пётр Анисимович Крип.

И как это, Пётр Анисимович, ни выглядит пошло, задумались вы сейчас о том, что именно эту женщину вы искали всю жизнь.

Комедия… снова комедия, очередная комедия!

Выпили за вновь рождённую, следующий раз за рождённую… за дружбу, за любовь…

Профессор с портретика на стенке встрял:

Ничего не просил у Бога:

Знал, что Бог ничего не даст…28

Вадим торжественно, будто день рождения был у Владимира Казимировича, а не у Веры, предложил тост:

– За поэта, за великого дешифровальщика шумерских табличек, за гения:

За спиной жена говорила:

«Что ты смотришь так? Что стоишь?

Похули Господне имя

И с закатом, с тёмным, умри».

«Пили вместе так называемый «флогистон» (дешёвое разливное вино), – читал Вадим из Ахматовой уже после того как выпили за гения.

Пётр Анисимович выпивал; мог ли Пётр Анисимович думать сейчас о каких-то

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 44
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?