Лица счастья. Имена любви - Юлия Лешко

Тогда, в детстве, нам нравилось, что так считают. Став взрослыми, мы обе убедились: чтобы быть родными, вовсе не нужно быть сестрами. Ох, какие страсти порой раздирают сестер, какая ревность, какая разноцветная зависть… И никуда не деться от сестры-соперницы – родная кровь. А мы – как нашли друг друга на ясельном ковре, так и держались рядом. Не потому, что связаны кровными узами, а потому, что близкие души. Так лучше!

* * *

С первого класса сидели мы за разными партами. Или, как тогда говорили, «на разных партах». Потому что парты в наше время были цельные: особая такая деревянная конструкция, сложно соединяющая скамейку с наклонной столешницей. Крышка парты откидывалась, в открывающуюся нишу можно было положить портфель. Когда стали постарше – постороннюю книжку. Да-да, дети тогда были читающие и рискованно позволяли себе полистать на уроке что-нибудь интересненькое. Жюль Верна или Льва Кассиля.

Нас с Маринкой рассаживали по разным углам принципиально. Иначе мы болтали бы без умолку.

В шестом классе меня посадили с деревенским мальчиком Юркой Малюковым (в школу ходили дети из соседней с нашим городком деревни Бобровка), Маринку – с Сережкой Чепуштановым. Оба мальца были нам, прямо скажем, не ровня: Юрка – просто шалопай, Сережка – старательный и добродушный троечник. Ни тебе влюбиться, ни поговорить.

Влюблялись, традиционно, в старшеклассников. В знаменосца пионерской дружины Женьку Машкина. В синеглазого двоечника Игоря Пахомова по прозвищу Пахомяк. Ну и, как водится, все это – безответно.

Оставалось – учиться.

Учились, надо заметить, по-разному. Маринка – прирожденная и к тому же потомственная отличница. Учеба давалась ей легко – что математика, что русский, что география.

Я отличницей не была никогда. Правда, с русским языком была на «ты»: всегда очень много читала, а это сильно отражается на грамотности. У меня было благоприобретенное чувство языка, а вот правил я, как правило, не знала.

Справлялась с историей, опять же, по причине начитанности.

Несмотря на то, что очень стеснялась носить очки, вполне способна была отыскать нужную страну на глобусе и город на карте.

С математикой дело обстояло похуже. А перед математичкой Светланой Алексеевной я просто терялась. Не потому, что была она строга. Проблема была в том, что у нее сильно косил один глаз. Мало того, что я со скрежетом осваивала математическую науку, так еще и вечно, как загипнотизированная, устремляла свой взгляд туда, куда был обращен один из ее независимых (друг от друга) зрачков. И всегда ошибалась! Со стороны это выглядело так: девица-подросток с отсутствующим видом смотрит, Бог ее знает, куда, только не на доску с примерами. Ну, и о какой успеваемости может идти речь?!

Но в нашей школе, где в каждом классе училось по десять-двенадцать человек, просто нереально было плохо учиться. Спрашивали практически каждый день! Наши «тройки», как впоследствии выяснилось, вполне приравнивались к городским пятеркам. Потому что учителя, которые одновременно были нашими соседками по лестничной площадке, женами отцовских сослуживцев, подругами матерей и тоже мамами всех знакомых детей, спуску нам, однако, не давали.

…За что отдельное им, хоть и довольно запоздалое, «спасибо»!

* * *

Очень многие женщины в городке не работали. Офицерским женам с трудоустройством непросто во все времена и во всех родах войск, а уж «ракетчицам»… Городки маленькие, объектов хозяйствования – раз, два и обчелся. Штат средней школы укомплектован на сто процентов, в офицерском клубе все вакансии заняты, та же картина в магазине, аптеке, медпункте, столовой…

Моя мама, юрист, ездила на работу в город: сорок минут на автобусе туда, сорок – обратно. Маринкина мама, полиграфист, сидела дома, воспитывала дочь и ее младшего братишку. И так же поступали многие офицерские жены – сидели дома, а дипломы об образовании хранили до лучших времен.

Кому первой, моей маме или Маринкиной, пришло в голову дополнительно обучать нас с подругой английскому языку? Неведомо.

Но вскоре нас поставили перед фактом: Ирина Анисимовна, молоденькая москвичка, связавшая свою судьбу с человеком в погонах, будет давать нам частные уроки английского языка. Два раза в неделю мы с Мариной должны будем ходить к ней домой, в 54-й дом, и учиться. Как будто нам мало было школьных уроков.

… Нет, ничего случайного в жизни не бывает. Уроки английского стали для нас еще и уроками психологии, и уроками хороших манер. Она была очень интеллигентная, с негромким голосом, сдержанными жестами. До того, как выйти замуж за военного и попасть в наш закрытый гарнизон, Ирина закончила МГИМО. Любовь стала непреодолимым препятствием в ее возможной карьере: ведь муж служил в ракетных войсках. Однако она сделала свой выбор.

«Москва» тогда звучала для меня куда волшебнее, чем «МГИМО». Москва… Столица нашей необъятной Родины, Союза Советских Социалистических Республик! И вот оттуда – сюда, в тайгу. Ирина Анисимовна казалась нам с Маринкой почти декабристкой…

Ирина Анисимовна учила нас по своим книжкам, привезенным из Москвы. Они как-то особенно пахли, вкусно-вкусно, плотной бумагой, цветными иллюстрациями. «Why do you cry, Willy, why do you cry?» – старательно повторяли мы за нашей учительницей. И, несмотря на то, что стихотворение про плаксу-Вилли изучали и в школе, здесь оно звучало по-особому. Мы чувствовали свою избранность, исключительность.

Относительно психологии. Ирина Анисимовна у себя «в классе» не выделяла ни одну из нас, но обеим нашим мамам докладывала об успехах и неуспехах дочерей. «У Юли хороший музыкальный слух, она замечательно интонирует, но не хочет учиться, ленится. Домашние задания готовит, судя по всему, прямо перед уроком. А Марина усидчивая, старательная, но над произношением надо работать и работать».

Уроки были платные. Мамы, выслушав милую Ирину Анисимовну, вопреки психологии и педагогике нас ругали – и ленивую меня, и старательную Маринку.

Вскоре мужа нашей учительницы направили на учебу в Академию. Прощаясь, Ирина подарила нам по маленькому словарику: мне достался бордовый русско-английский, Маринке – синий англо-русский. Нам хотелось поменяться, но на титульном листе учительница сделала именные дарственные надписи.

… Вот бы она, наверное, удивилась, узнав, что Марина на сегодняшний день знает четыре иностранных языка. И все они: английский, немецкий, французский и венгерский – в свое время пригодились ей в профессиональной деятельности.

А я, со своим музыкальным слухом и законченным университетом, не могу сказать, что знаю английский хотя бы «со словарем». Тем самым, русско-английским, подаренным ею…

* * *

Спросите у себя: почему вам дороги родные люди? Скорее всего, чтобы выразить свои чувства, вам понадобится одна-единственная фраза: «Я их люблю». Вот и все.

Но она ведь ничего не объясняет, правда? «Рацио» и «эмоцио» – это две большие разницы, как давно говорят уже не только в Одессе. И если постараться что-то – хотя бы для себя! – сформулировать… Ну, тогда получится подобрать для выражения своих самых чистых, самых искренних чувств еще две-три банальные, затертые фразы. Чтобы тут же, застеснявшись, их поскорее забыть.