Целующиеся с куклой - Александр Хургин

То есть заботы у Йосифа всё же были. Забот хватало.

Бориска отцу говорил:

— Ты б друзей каких-нибудь себе завёл из наших. Чтоб одному целыми днями не сидеть молчком.

А Йосиф логично ему отвечал:

— В старости, — отвечал, — нужны дети и внуки, а не друзья. Потому что друзья в старости ничем помочь не могут. Им или самим нужна помощь, или они умирают с тобой наперегонки, или вообще уже умерли. Раньше тебя.

А потом он, Бориска, взял и уехал, сволочь. После того, как жена Йосифа ни с того ни с сего умерла — не жилось ей, видите ли. А кто ещё у него был? Внук да невестка. От которой тот же самый Бориска второй раз ушёл к какой-то другой тётке, и, значит, невестка ничем, ни сном, как говорится, ни духом, Йосифу не обязана. Она же не родная ему в нынешних обстоятельствах невестка, а два раза бывшая. У внука, наверно, тоже свои дела неотложные и своя какая-нибудь жизнь и судьба.

Внук и раньше не слишком в гости к ним приходил, и когда бабка жива была. Он ещё ребёнком, бывало такое, придёт с родителями на какой-нибудь праздник вроде дня рождения или Дня металлурга и сразу начинает ныть и канючить — пошли домой, пошли отсюда, пошли. А тут совсем Йосиф забыл, когда его в последний раз видел. После того, как расселились они из общежития в разные социальные квартиры, так, пожалуй, и не видел его Йосиф. На похоронах бабки, правда, мелькнул внук перед глазами и исчез, ушёл наверно. Зарисовался для приличия, и ушёл. В городе, и то ни разу не встретился Йосиф со своим внуком. Хотя город, особенно если по российским масштабам судить, не слишком большую площадь и протяжённость имеет, и в его центре, вблизи основных магазинов, всех знакомых своих можно встретить, если часа полтора-два туда-сюда погулять. Другое дело, Йосиф и сам давно в этом самом центре не был и не гулял.

«Чего это я буду ни с того ни с сего гулять? — думал он. — И зачем? На баб смотреть, у которых лиловые трусы над штанами торчат, или на мужиков сопливых в футболках при нуле градусов? И чего они так любят голышом бегать? Никак закаляются на случай повторения зимы сорок второго года под Москвой».

Приблизительно так он думал о местных жителях. Но и то, что в центре шаталось полно русских, и везде слышалась русская речь, тоже Йосифа не радовало. Он ведь не только слышал родной язык, но и видел тех, кто на нём говорит. И главное — в отличие от немецкого — понимал, что именно говорят. И это сразу не радовало.

«Квасные русофилы, — ворчал старик Йосиф, — должны быть по гроб жизни обязаны Германии за то, что стала она принимать евреев и немцев — вон сколько всякого дерьма покинуло Россию. Тунеядцы, алкаши, воры, жульё, дураки — они же с дорогой душой в Германию рванули и тут осели. По-хорошему, когда немцы пригласили евреев к себе жить, евреи должны были бы содрогнуться. И они содрогнулись. Содрогнулись и поехали, а приехав, стали мирно и наивно мстить за своих. Если получалось, конечно, как-нибудь немцам нагадить. А немцы уже вроде и поняли, что погорячились, но не выкидывать же приехавших. Это же неполиткорректно получится, если выкинуть».

Так что ходил Йосиф в ближайший супермаркет «Норма» да к доктору медицины Эмме Браун, которая теперь совсем рядом с его домом принимала, в трёх минутах ходьбы, ну ещё батарейку для слухового аппарата купить новую — вот и все его турпоходы. Потому что и правда, некуда ему больше ходить. И незачем. Ноги и без ходьбы болят, в сидячем положении.

А всякие письма официальные, какие приходили от разных германских властей и учреждений чуть не ежедневно, Йосиф бросал в угол. Не распечатывая. Всё равно читать он по-ихнему не умел, и не учиться же читать в его преклонном возрасте на иностранном языке. Пока Бориска не уехал обратно, он ему письма вслух прочитывал и говорил, что с ними нужно делать, или сам делал — отвечал или звонил куда требовалось, или анкеты всякие заполнял, без которых немцы дня прожить не могут, а то и сопровождал Йосифа на приём в какой-нибудь государственный орган Объединённой Германии. Тут, надо отметить, вёл он себя правильно, как хороший сын пожилых родителей. Ему ведь тоже нелегко это всё было — звонить и с документами разбираться, с его слабым знанием чужого языка, а он всё равно это делал. Понимая, что больше некому. А теперь вот, наверно, понимать эту простую истину он перестал. Или он закрыл на неё глаза и отбросил. Иначе б не уехал. И не оставил тут Йосифа перед телевизором с котом. Главное, сам же его сюда привёз и сам же тут одного бросил.

Хоть бы в дом престарелых определил. Тут, говорят, дома престарелых — не то, что наши богадельни бюджетные, тут комфорт и уют, и уход, и отдельная каждому старику комната со всеми удобствами.

Да, посетила Йосифа трезвая мысль о том, чтоб в дом престарелых переселиться. Когда Бориска уехал. Но он от неё отказался сразу же после того, как она ему в голову пришла. Из-за того, что спутниковой антенны, чтоб принимать русские каналы, ни в одном германском доме престарелых, скорее всего, нет и быть не может. А жить без антенны и новостей российской политики Йосиф не мог себе позволить. Не мог и не желал принципиально. Привык он к русским новостям, как к любимой болячке в заднице. И не только к русским.

Ему один немецкий умелец, в прошлом казах из Темиртау, так хитро установил тарелку и головки подрегулировал, что она позволяла принимать русские, украинские, молдавские новости и новости Аджарии. Языков аджарского и молдавского Йосиф, ясное дело, не знал, но при наличии картинки почти всё и без слов было понятно. Конечно, привык он к такому обширному сервису. И к коту своему дикому привык. А позволяют ли брать в дома престарелых котов, он не знал. Но предполагал, что вряд ли. Если каждому старику разрешить взять своего кота или пса, или птичку с рыбками, это будет уже не дом для жизни пожилых людей, а зверинец какой-то. И куда девать это зверьё, когда хозяева помрут? Выходит, был Йосиф к своему нынешнему жилью привязан. Практически в прямом смысле слова.

«Доживу уже как-либо так, — думал он, — а когда доживу, кто-нибудь без меня сдаст кота в приют для домашних животных».

Йосиф и сам иногда подумывал сдать его туда, но слышал он, там животным живётся плохо, из-за переполнения. Вот вроде и любят тут все собак и кошек, и души в них не чают, а приюты переполнены отчего-то. Ну да слава Богу, что они вообще есть, приюты. Дома бездомные коты на помойках кормятся и там же подыхают.

И конечно, никуда он кота не сдавал. Может, ещё и потому не сдавал, прощая ему всё, что кот его умывал шершавым до боли языком. Если у него настроение было хорошее. Запрыгнет Йосифу на колени, станет на задние лапы, передние в грудь упрёт и вылизывает ему шею, подбородок, щёки. И урчит, как трактор в поле. А в супермаркете «Норма» всегда покупал Йосиф одну лишнюю банку консервов и клал её в специальный контейнер для пожертвований. Этими пожертвованными консервами потом животных в приютах подкармливали, и он вносил в это хорошее дело свою скромную лепту.

«Но может, и повезёт коту в будущем, — думал Йосиф, — и его возьмут какие-нибудь соседи в хорошие руки. Они же не будут знать о его скверном характере и подлой прожорливой натуре. А на вид он красавец, таких красавцев здесь даже и в зоомагазинах не продают за большие деньги. Ну, а характер они ему поправят, кастрируют его, да и ладно, он и станет спокойнее. Они ж тут кастрируют всё, что движется. Выходит, кастрации коту в любом случае не избежать, хоть куда он попадёт. Разве что возьмёт его, несмотря на Бориску, Раиса, придёт к справедливому выводу, что кот за Бориску не в ответе и ни в чём не виноват, и возьмёт».