Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

— Я Кантемир Каледин. — тихо, но с достоинством произнёс незнакомец и попытался убрать со лба непокорный локон.

После этих слов Вениамин Сергеевич дёрнулся, словно его со всего маха ударили по лицу. Перед ним сидел человек имя, которого из уст в уста шёпотом передавали в кремлёвских кабинетах. Вениамин Сорокин много слышал об «офицере для особо деликатных поручений», но никогда в его существование не верил. Поговаривали, что Каледин, обладая дьявольской интуицией, способен не только влезть в душу подследственного, но и вывернуть её наизнанку, при полном согласии последнего. Недоброжелатели называли Каледина «офицером для сугубо интимных поручений», намекая на его многочисленные любовные романы, но даже они были вынуждены признать, что не было ни одного случая, когда бы Кантемир не справился с самым запутанным и самым безнадёжным поручением.

Было ещё одно прозвище, которого он удостоился из уст самого Премьера — «Последний козырь Президента». Это означало, что Президент вводил Кантемира в игру только в самых крайних, не терпящих отлагательства случаях. Поэтому и подчинялся Кантемир напрямую только двум высокопоставленным чиновникам — директору ФСБ, как своему непосредственному начальнику, и самому Президенту, как Верховному Главнокомандующему и Главе Государства.

— Ну, вот и сподобился! — горько усмехнулся Сорокин, с интересом разглядывая человека-легенду. — Могу ли я Вас, господин Каледин, озадачить необычной просьбой?

— Всё, что в моих силах, и при условии, если Ваша просьба не противоречит Его Величеству Закону. — доброжелательно произнёс «офицер для особо деликатных поручений».

— Не противоречит. Повернитесь, пожалуйста, в профиль.

Каледин без всякого удивления выполнил просьбу подследственного, и Сорокин хорошо разглядел на его правом виске белёсую полоску шрама. О том, как Каледин получил эту отметину, ходили различные сплетни — одна невероятней другой, но Сорокина подробности сейчас не интересовали. Был человек, который назвался Кантемиром Калединым, и был шрам, который по слухам являлся его «визитной карточкой».

— Значит, Вы всё-таки существуете. — с грустью констатировал Сорокин.

— На вашу беду, Вениамин Сергеевич — да!

— Плохо моё дело! А я, наивный, тешил себя надеждой, что эти дуболомы просто пытаются взять меня на испуг.

— Вениамин Сергеевич, чтобы между нами было полное взаимопонимание, я должен Вас предупредить, что в кабинете производится видеосъёмка и всё, что Вы сейчас скажете, будет записано на плёнку.

— Да я же не дурак, и давно об этом догадался: следователь меня три часа мурыжит, а сам даже бланк протокола допроса не достал.

— Можете позвонить своему адвокату. — миролюбиво произнёс Кантемир и пододвинул Сорокину его сотовый телефон.

— А какой смысл? — усмехнулся подследственный и закурил вторую за последние три часа сигарету. — Я так понимаю, что перед тем, как направить сюда, Вас наделили особыми полномочиями?

— Да меня, их, в общем-то, никто и не лишал, но суть моего нахождения здесь Вы поняли правильно.

— Что Вы хотите от меня услышать?

— Вениамин Сергеевич, меня и моих коллег сейчас не интересуют Ваши махинации с госзакупками. Скажу даже больше: если бы Вы потратили вырученные деньги на покупку домика где-нибудь в Испании, или прокутили их на Лазурном берегу, то Вы бы здесь не сидели. Вероятней всего, дело бы ограничилось отстранением Вас от должности. Однако Вы стали финансировать группу лиц, которая, мягко говоря, планировала отстранить Президента от должности. Я догадываюсь, что Вы это сделали далеко не из альтруистических побуждений. Вероятней всего Вам пообещали в случае удачи хороший куш.

— Даже очень хороший. — откровенно признался Вениамин Сергеевич. — Кресло председателя совета директоров Газпрома; перед таким соблазном вряд ли кто устоит.

Плотина молчания рухнула, и Кантемир знал, что сначала показания Сорокина будут подобны весеннему ручейку, но не пройдёт и получаса, как хлынет лавина ценной информации.

— Я не испытывал никаких моральных угрызений, такой шанс выпадает раз в жизни, поэтому согласился сразу.

— Какую роль Вам отвели?

— Вы сами её назвали — финансист. Я должен был финансировать всю деятельность нашей группировки.

— Нам нужны имена всех участников заговора.

— Не так быстро, господин Каледин. Мы ещё не оговорили с Вами условия моей почётной капитуляции.

— Вам и членам вашей семьи разрешено будет «бежать» за границу. — после небольшой паузы сказал посланец Президента. — Блокировать ваши счета в иностранных банках и интернировать Вас на Родину никто не собирается. Однако все счета на российской территории и вся недвижимость по решению суда будет конфискована для покрытия ущерба, причинённого Вами в результате махинаций с госзакупками. Вас устраивает такая постановка вопроса?

— Вполне. — решительно произнёс Сорокин и яростно затушил окурок в пепельнице. — Ну, а теперь слушайте….

Через час Кантемир вышел в коридор, где обнаружил спящего на стуле следователя Алексеева. В пальцах его правой руки застряла неприкуренная сигарета.

— Просыпайтесь коллега! — потряс его за плечо Каледин. — Сейчас ваша очередь спасать мир.

Однако Алексеев так и не проснулся. Впрочем, большой надобности в нём уже не было.

08 час. 45 мин. 4 сентября 20** г.

г. Петербург. Гражданский проспект

Николай Николаевич зашёл в свой гараж тихо, с опаской, словно и не в гараж заходил, а в чужую супружескую спальню. В гараже, как и прежде, был образцовый порядок, вот только стоявшая на яме «десятка» блистала чисто вымытым кузовом, а на продавленном диване спал его новый помощник.

Весь вечер Костя боролся с искушением выпить. И хотя искушение было велико, а водка в качестве поощрения за хорошую работу была отдана хозяином гаража ему в «безвозмездное пользование», напиваться Крутояров не стал, интуитивно догадываясь, что встреча с таинственным Николай Николаевичем не просто подвернувшаяся халтура, а нечто большее. Когда организм, не получив ежедневной порции алкоголя, стал бунтовать, и желание одурманить мозг стало невыносимым, Костя пошёл на хитрость.

— Хорошо! — сказал он сам себе. — Я открою холодильник, возьму бутылку и высосу из неё всё прямо из горлышка. Но не сейчас, а после того, как помою машину!

Следующие полчаса Крутояров через силу размазывал грязь по кузову. В результате получилось хуже, чем было: грязные разводы покрыли весь кузов и стёкла. Костя в сердцах помянул весь российский автопром, присовокупил к этому отсутствие хороших дорог и честных чиновников, после чего бросил в ведро тряпку и открыл ворота гаража.

Когда он выехал из гаража и поставил машину под фонарный столб, увенчанный лампой дневного света, прозванной в народе «коброй», то неожиданно поймал себя на мысли, что желание выпить хоть и не пропало, но стало не таким острым.