За гранью дозволенного - Митч Каллин

— Первое, что сделаю завтра, — заберу её. Я уверен, она на месте.

— Хорошо, если бы это было так, — сказала Джулия. — Эту ветровку подарила тебе моя мама.

Ветровка была не важна, она не имела значения. На следующий день он вернётся в библиотеку и найдёт её, во всяком случае, так он ей скажет. Что действительно имело для него значение, это Джулия — он поцеловал её в лоб, погладил её волосы. Спросил, спят ли дети.

— Ну конечно спят.

Спросил, любит ли она его.

— Да, что за глупый вопрос.

Он растянулся на кушетке, опустил голову ей на колени. Посмотрел ей в лицо, спросил, счастлива ли она.

— Очень, — ответила Джулия, наклонясь, чтобы поцеловать его в губы.

Он закрыл глаза и ощутил настойчивую дрожь в руках.

— Ты холодный, — сказала она. — Дай я тебя согрею.

Она поцеловала его, укачивая его голову на животе.

«Дома, — думал он. — Я дома…»

Странствующий ветер задувает в тоннель, оживляет угли костра, которые вновь возвращают в сознание фрагменты воспоминаний мужчины; эти внезапные пустынные бури — воздух свистит по сухому руслу реки, словно бы подгоняет быстро бегущую воду, подвывает мелодично у кружного входа в тоннель. Девять лет, он отправился на охоту с отцом, поставили палатку поздно вечером, он не спит, отец похрапывает рядом; свежий вечер, листопад, когда он попросил Джулию выйти за него, они обнимались, а золотые листья слетали с деревьев кампуса; первый день рождения сына, колючие стебли окотилло качаются на заднем дворе, предвещая песчаную бурю, которая вскоре и в самом деле разразилась и заставила празднующих укрыться в доме; пять колокольчиков, свисающих с навеса парадного крыльца, звенели тихонько, но успокаивающе, когда он дремал внутри со своей новорождённой дочерью; ярко-синее небо над парковкой, игрушечный самолет «Хок», которым он управлял, распластался и понёсся к земле, слегка повредив асфальт.

Затем — несмотря на всю ярость, с которой обрушился, — ветер в мгновение совершенно стих, оставив мужчину изводиться единственной воображаемой картиной, которая не хочет исчезать (даже если его глаза остаются открытыми, даже когда он смотрит на угли и видит, как оранжевое мерцание увядает без ветра); в его сознании стоят два безжизненных зрачка, глядящие на него, два мёртвых глаза взывают к правосудию — а там кровь — там ветер, который касается всего сразу за дверью туалета в парке Миссии.

— Рональд Джером Банистер, — говорит мужчина, шепча имя.

Два карих глаза, пальцы, стиснувшие шею, кровь, собирающаяся лужей на холодном каменном полу, — всё это принадлежит Рональду Джерому Банистеру.

«Некоторые имена легко забываются», — думает он.

Другие имена по каким-то причинам катаются в мозгах как пригоршня мраморных шариков (но как он мог бы забыть это имя?). Читая некролог и бесчисленные статьи в газетах, осматривая местные новости, он чувствовал, что жертва становится ему более знакомой, чем все те, с которыми он мог столкнуться в туалете или в пассаже.

— Я знаю тебя, — произнёс он, перемешивая угли пустой банкой из-под «Куэрс»[3], — а ты ничего обо мне не знаешь.

Рональд… Джером… Банистер: родился в Финиксе, убит в возрасте двадцати девяти лет, посещал университет штата Аризона, занимался лёгкой атлетикой, женился на Анжеле Гидалго (адвокат, специализирующийся на охране окружающей среды), отец двоих юных сыновей (Рональд-мл. и Джером), хобби — тяжёлая атлетика, футбол, реставрация старинных автомобилей, бас-гитара, будучи крутым копом, был любим многими, включая нескольких из тех, кого арестовал, — в прошлом году, в августе, кто-то застрелил его из его собственной пушки, убил в общественном туалете, который, по слухам, был злачным местом противозаконных увеселений.

Но Рональд Джером Банистер умер, исполняя свой долг; газеты постоянно повторяли этот факт; он сидел в засаде, слонялся вблизи писсуаров, ожидая, пока ему сделают неприличное предложение или станут домогаться (бесчисленные жалобы были подшиты в папки — также сообщали газеты, — утверждающие, что это вопиющее сексуальное поведение сделало туалет небезопасным как для детей, так и для взрослых, и это бросает тень на когда-то безупречную репутацию парка — позитивного развлечения для всей семьи). Более того, Рональд был не один, когда патрулировал туалет, — с другой стороны парка работал его напарник, и, когда послышались выстрелы, он рванулся между мескитовых деревьев с фонариком, обыскал столики для пикника и скамейки (фонарик не смог осветить ничего криминального, пока его луч не наткнулся в конце концов на тело Банистера).

Напарник был безутешен, он боролся со слезами на пресс-конференции, объясняя:

— Ничего не слышал — погода была в ту ночь самой главной проблемой — настоящее препятствие, — так что, если кто-нибудь знает что-то, или видел что-то, или слышал что-то той ночью, умоляю, пусть выйдут вперёд и сделают единственную верную вещь — Рон был отличный парень, хороший отец, он был моим другом.

Вскоре после этого — словно подсказанная убийцей — прошла Неделя без насилия, жена и сыновья Банистера возглавили процессию в центре города, шли держась за руки, одетые в футболки с изображением его лица. Старший сын, Рональд, задержался достаточно надолго перед микрофоном местных новостей, он говорил нервно, когда марширующие двигались вокруг него:

— Кто бы ни забрал моего отца — он убил его, — я хочу, чтобы он знал, что стрелял в моего папу и я больше никогда его не увижу. Насилие должно прекратиться, чтобы другие ребята не теряли своих пап, или мам, или друзей, или кого-то ещё, потому что это неправильно… убивать — это неправильно…

Там были дежурства со свечами. Там были минуты молчания.

Там были песни, отдающие дань погибшему, которые распевали толпы, собравшиеся в парке Миссии — не только во имя убитого офицера полиции, но и во имя бесчисленных людей, встретивших насильственную смерть где бы то ни было (пусть никто не останется позади, пусть никто не будет забыт, пусть никто не падёт без цели…). Были интервью с друзьями и коллегами, человечные статьи, написанные так, чтобы показать Банистера скорее живым человеком, чем жертвой убийства (его детские фотографии, на которых он улыбается, картинки из ежегодника старших классов школы, видеоплёнка, фотографии его, бегущего по дорожке во время кросса в колледже, и его, улыбающегося молодого отца, поднимающего сына на широкие плечи рождественским утром).

Кроме того, было короткое стихотворение офицера, которое он написал в шестом классе для своей матери, оказавшееся ещё более трогательным благодаря эмоциональному чтению Рональда-младшего в конце дежурства со свечами.

Облака плывут по небу

Самых разных форм,

Вот улитка, медвежонок,

Это словно слон.

Облака неповторимы,