Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

– У тебя седина появилась…

– Скоро буду белее, чем генерал Алексеев, – пошутил Николай, поцеловав протянутую руку. – Таня, ты какими судьбами оказалась здесь? Светлый мой человечек, если бы ты знала, сколько раз мне снилась наша встреча, и я просыпался в отчаянии от того, что ты так далеко – в Москве, куда отрезаны все пути! Когда полковник мне сказал о тебе, я поверить не мог.

– Почему ты не мог поверить? – Таня ласково улыбнулась. – Если ты здесь, то почему мне не быть?

– Ты не сравнивай – я с фронта приехал. Здесь мой полк, а ты…

– А я сестра милосердия, Николенька. И мой долг быть там, где нужны мои руки и сердце. А они нужны здесь. Потому, что фронт теперь здесь. Здесь погибают и страдают от ран лучшие люди нашей бедной страны, мальчики кадеты и юнкера. И я должна быть с ними, как ты со своим полком.

– Но оставить Москву! Родной дом! Мать…

– Мама умерла, – тихо сказала Таня. – Заражение крови… Как минуло сорок дней, так я и уехала.

– Бедная моя, сколько же ты пережила! – Николай крепко сжал ладони невесты и уткнулся в них лицом, покрывая поцелуями. Подняв голову, он, искренне огорчённый, добавил: – Царствие небесное светлой душе. Твоя матушка была воплощённым ангелом, как и ты.

– Что ты, Николенька! – непритворно изумилась Таня. – Я и мизинца маминого не стою. Она вся была – Божья. Вся её жизнь была для Бога, для людей. А я… – она грустно улыбнулась. – Я вся в суете, в земных хлопотах. Мама была такой собранной, а я рассеянная, небрежная. Ни мыслями, ни чувствами своими не владею. Мне никогда не стать такой, как она! Почему ты не спросишь о своих?

– Я просто не успел. Эта нечаянная радость, наша встреча, меня буквально лишила памяти! Что отец? Ольга Романовна?

– Когда я уезжала, были в здравии. Правда, у Петра Андреевича серьёзные неприятности. В октябре во время восстания юнкеров его чудом не арестовали. Но он здоров, деятелен. И Ольга Романовна – тоже. И все другие наши друзья. Но в Москве сейчас очень тяжело. Не хватает продуктов, дров… Я едва успела вырваться оттуда. Вскоре после этого большевики практически заблокировали движение на юг. Боятся, что многие ринутся к «кадетам»… Так я оказалась здесь и теперь работаю в этом госпитале.

– Бедный отец, – покачал головой Николай. – Ему тоже нужно было уехать из Москвы!

– Он думал об этом, но счёл, что пока должен остаться. Тем более, что теперь опасно везде… И всем… – Таня тряхнула головой, попыталась улыбнуться. – Что-то мы всё с тобой о грустном и о страшном. Его теперь так много вокруг, что и говорить не стоит. Лучше вспоминать что-то радостное или мечтать о хорошем, хотя мечтания и грешны.

– Мы обвенчаемся, – вдруг решительно сказал Вигель. – Здесь или в Ростове. Нельзя дольше ждать мира. Может, он настанет ещё нескоро, а мы живём сейчас!

– Я согласна, Николенька, – ответила Таня. – Я только в разлуке поняла, как сильно люблю тебя, и жалела, что мы не обвенчались ещё тогда, в Москве.

– Я тоже жалел об этом, – Николай потянул невесту за руку и она, наконец, села рядом с ним, склонила голову ему на плечо. – И теперь мы обязательно исправим нашу ошибку.

Предполагает человек, а Бог располагает. И так и не исправили ошибки. То Таня не могла вырваться из госпиталя, где было много работы, и не хватало рук. То сам Вигель, вернувшийся в полк, вынужден был отправиться на фронт. А теперь, в походных условиях – до венчания ли? Значит, опять ждать… И сколько ещё! Думая об этом, Николай досадливо хмурился, с хрустом переламывал тонкие прутья и бросал их в огонь.

Мягкая рука неожиданно коснулась его волос. Вигель мгновенно поймал её и прижал к губам. Таня, подошедшая совсем бесшумно, стояла рядом, кутаясь в наброшенный на плечи тулуп, сжимая рукой мохнатый воротник под самым подбородком.

– Ты выглядишь усталым, – тихо заметила она, скользя по его лицу тёплыми, участливыми глазами. – И замёрзшим…

– Есть немного, – чуть улыбнулся Николай. – Спасибо, что пришла. Может быть, это последняя мирная ночь наша.

– Уже не ночь, – откликнулась Таня. – Утро… Скоро солнце станет.

– Иногда мне кажется, что оно скрылось навсегда.

– Это от усталости. Ты слишком истревожился, изнурил себя. А ночь не может быть вечной. За ночью всегда следует рассвет, за зимой – весна, а за крестом – Воскресенье.

Голос Тани звучал негромко, утешительно, ласково. Совсем как годом раньше – в госпитале. Это была удивительная способность её. Вслушиваться в человека, понимать его и, поняв, вбирать в себя его тревоги, его боль – и утишать их, исцелять. Словно сама она была ничем иным, как умягчением злых сердец.

– Скверно на душе, – признался Вигель, нарочно улыбнувшись, чтобы за улыбкой скрыть горечь. – До какого предела мы докатились все! Сколько нас? Горстка безумцев… А вокруг – одни только враги. Я ничего не боюсь, но мне невыносимы две мысли. Что эти мерзавцы будут владеть моей, нашей! Россией. А ещё… – он запнулся и порывисто сжал локти невесты. – А ещё – ты! Я всё чаще думаю, что лучше бы тебе было остаться в Москве! Я всё время боюсь за тебя! Боюсь, что с тобой что-нибудь случится! Я должен был уговорить тебя остаться в Ростове! А теперь… Мы идём к чёрту на рога, и никто не знает, что нас ждёт. Что будет с тобой?

– Успокойся, Николенька, – Таня ласково погладила Николая по плечу. – Я боюсь за тебя не меньше, но не требую, чтобы ты презрел свой долг и прятался, как другие. Я тоже исполняю свой долг. Я сестра милосердия и мой долг – ухаживать за ранеными, а их будет очень много, и каждые руки станут незаменимы. Тем более – руки умелые, знающие своё дело. К тому же во всём свете у меня нет никого дороже тебя, а ты идёшь с армией. Значит, и я иду с тобой. И разве ты не волновался бы за меня, оставив меня в Ростове? А так я всегда рядом. Мы можем видеться хоть недолго каждый день. Разве это не счастье?

Глядя на Таню, Вигель понимал, что такое Христианство. Не догма, не теория, не обряд, а исповедничество, каждодневное, всею жизнью в целом и каждым мгновением её в отдельности. Вздохом каждым. Вокруг бушевала война, зло нарастало с невиданной силой, смерть бродила рядом, крадя близких, грозя ежечасно, страдание и жестокость стали средой обитания, и даже у самых сильных и твёрдых людей сдавали нервы. А Таня оставалась спокойна. Раздавала себя без остатка всем, кто нуждался в помощи, в приветливом слове, в утешении – словно ангел-хранитель парил над страждущими, касаясь душевных и телесных ран своими крыльями и уврачёвывая их.

– Счастье… Конечно. Но я схожу с ума, когда думаю…

– Не думай, – Таня улыбнулась. – Зачем думать о плохом? Не терзай себя. На всё Божья воля, и нужно быть Ей покорными. Нужно нести наш крест.

– Иногда он кажется мне невыносимо тяжёлым.

– Это неправильно… В детстве, когда я болела, мама рассказывала мне одну притчу. Один человек всё время роптал, что его крест слишком тяжел, и Бог раз за разом уменьшал его. Наконец, крест исчез вовсе. И тогда оказалось, что без него человек вовсе невесом, и земля не держит его. Налетел ветер и унёс человека, и носят его вихри по свету с той поры, заглушая воем его мольбы возвратить ему крест. Сколько есть людей, отвернувших крест и предавшихся ветрам «лёгкой» жизни, потерявших себя, потерявших стержень жизни и погибших безвозвратно в пустых метаниях! А те, кто крест пронесли до конца, всегда получали великую награду. Что человек без креста? Без креста – значит, без опоры, без стержня. Человек крестом своим крепок. Так мне говорила мама.