Я выбрал бы жизнь - Тьерри Коэн

«Очевидно, у нас просто кризис семейной жизни».

Эта гипотеза немного успокоила Жереми: у них просто трудный период. И его можно пережить. Он, тот, кем он был сейчас, хоть и ничего не помнил, но знал, что у него хватит сил преодолеть испытание. Но другой Жереми? Он почувствовал, как в нем поднимается ненависть к этому двойнику, ломавшему его жизнь. Как он мог рисковать всем? Как мог обижать Викторию?

Он бессильно опустился в кресло.

«Это уже шизофрения. Я сойду с ума, если не останусь собой, любящим ее, ценящим этот подарок жизни и благодарным ей».

Ему хотелось перезвонить Виктории и попросить прощения за все, что он сделал и сказал. Но к чему? Он ведь не знал, что произошло между ними. Тогда он решил позвонить Пьеру, поговорить с ним, объяснить, что у него снова приступ.

Он просмотрел номера на экранчике телефона и быстро нашел номер Пьера.

Ответил женский голос.

— Клотильда?

— Да? Кто говорит?

— Жереми.

— Жереми? Я тебя не узнала.

— Можешь позвать Пьера?

— Я здорова, спасибо, — насмешливо фыркнула она. — Передаю ему трубку.

Он слышал, как она звала Пьера.

— Жереми?

— Да. Я тебе звоню…

— Из-за Виктории?

Значит, Пьер был в курсе.

— Я говорил с ней по телефону вчера вечером. Она рассказала мне о вашей ссоре и перезвонила сегодня утром, чтобы сказать, что уезжает на два дня к родителям. У вас сейчас неладно…

— Я не знаю, я ничего не понимаю.

— Жереми, не надо. Не прикидывайся удивленным, а?

— Пьер, я правда ничего не понимаю… У меня опять приступ амнезии…

— Только не это, пожалуйста! — раздраженно воскликнул Пьер.

Жереми растерялся. Он ожидал сочувствия или, по крайней мере, удивления.

— Не держи меня за идиота, Жереми. Не говори мне этой чуши про приступы, если ты хоть мало-мальски меня уважаешь.

— Ты мне не веришь?

— Прошу тебя, — отозвался Пьер устало.

— Но, Пьер, это правда! Все как в прошлый раз, шесть лет назад, и до этого, восемь лет назад, и…

— И все остальные разы! — рявкнул Пьер.

Жереми вздрогнул. Что он имеет в виду?

У него были еще приступы, которых он не помнит?

— Ты пользуешься этим предлогом каждый раз, когда нашкодишь! В прошлый раз это было, чтобы не ходить на день рождения твоей тещи, а в позапрошлый — чтобы избежать последствий твоих походов на сторону… Сколько можно, Жереми?

— Я не понимаю, что ты говоришь. Ты думаешь, я симулирую?

— И держишь меня за идиота! Я тебе скажу одну вещь, Жереми, потому что ты мой друг: кончай мнить себя центром Вселенной и думать, что можешь вертеть людьми как хочешь! Кончай считать нас дураками. Ты становишься все невыносимее. Ты меня достал, Жереми!

Голос постепенно повышался, и теперь в нем слышался гнев.

Жереми попытался осмыслить сказанное Пьером. Надо было отвечать, защищаться, спорить. Но он не мог: даже голос сел. Пьер счел его молчание знаком согласия и снова заговорил:

— Ладно, я с тобой прощаюсь. Викторию лучше не беспокой до завтра. И поговори с ней начистоту. Извини, что был груб с тобой, но мне кажется, тебе нужна встряска. Все, пока.

С тяжелым сердцем Жереми повесил трубку.

«Вот кто я такой. Манипулятор, неверный муж, хам… Вот почему Виктория уехала. Какой-то кошмар!»

В поисках зацепок он вспомнил об альбомах с фотографиями и нашел их в книжном шкафу.

Первые три были ему знакомы. Четвертый был посвящен Симону. Жереми на фотографиях появлялся все реже. Он быстро пролистал страницы и вздрогнул, увидев на одном снимке своих родителей, гордо сидевших перед объективом с внуками на коленях. Мать постарела со времени их примирения. Она ссутулилась, побледнела, выглядела более хрупкой. Но от вида отца у него защемило сердце. Что сталось с таким импозантным мужчиной? Куда девался супермен, который в его детских снах спасал свою маленькую семью от самых страшных чудовищ? Он похудел. Тело, казалось, согнулось под бременем усталости. Все неиспользованные отпуска отразились, по-видимому, на его здоровье.

Значит, он помирился и с отцом? Они встречались? Отец простил ему некрасивый поступок и недостойное поведение?

Снимок позволял это предполагать. Однако Жереми на нем не было.

«Или это я снимал?» — подумал он, успокаивая себя.

Размышлять об этом дальше ему не хотелось. Их отношения улучшились! Фотография тому подтверждение. Этого достаточно!

Он перешел к следующему снимку. Пьер и Клотильда сидели на террасе кафе. Пьер держал на коленях Тома и Симона. Тома хохотал. Пьер гримасничал. Клотильда же смотрела в сторону. «Какая странная женщина. Она никогда не выглядит счастливой?»

Жереми закрыл альбом и осмотрел свой письменный стол. Чистый, прибранный. Он выдвинул первый ящик и нашел там выписки с банковского счета, зарплатные квитанции, последнюю налоговую декларацию. Он стал коммерческим директором. Хорошо зарабатывал. Корешки чековой книжки говорили о том, что он не скуп и любит себя побаловать: костюмы, обувь, парикмахер, рестораны…

Нижний ящик был заперт на ключ, что усилило его любопытство. Полученные до сих пор сведения не позволяли ему разобраться в ситуации. Если он дал себе труд спрятать какие-то документы или вещи в своем столе, значит, это было что-то важное. Он поискал ключ на столе, оглядел комнату. Открыл шкафы, приподнял стопки пуловеров и рубашек, обшарил карманы пиджаков — тщетно.

Он заметил шкатулочку, стоявшую на тумбочке у двери. Подошел, взял ее и попытался открыть. Металлический ящичек был, казалось, закрыт герметически. Более темный участок на крышке походил на отпечаток пальца. Жереми приложил к нему указательный палец. Раздался щелчок, и крышка откинулась.

В шкатулке лежала связка ключей. Еще там был бумажник с кредитными картами «Американ экспресс» и «Виза» и пачка банкнот. Он взял ключи, вернулся к столу и открыл ящик.

Там было много интересного. Он увидел рамку с черно-белой фотографией, и волнение захлестнуло его. Это была одна из его немногих детских фотографий. Он с родителями. Их лица выражали гордость и робость — видно, они стеснялись позировать семьей. Жереми на снимке было шесть лет.

Почему он спрятал эту фотографию здесь? Она достойна была занять место в гостиной или в его кабинете.

Среди других вещей Жереми узнал серебряный ларчик с псалтирью, который подарила ему Виктория. Он взял его с опаской. В последний раз он держал его в руках, когда уснул, борясь с удушьем и странными видениями. Он открыл потускневший футляр, достал книгу и обнаружил, что некоторые страницы были грубо вырваны. Не хватало псалмов 30, 77 и 90. Кто это сделал — он? Нет, он не мог. Пусть он никогда не соблюдал религиозных канонов, но к предметам культа питал известное уважение. И, хоть его самоубийство противоречило основным законам религии, в которой он был рожден, на свой лад он веровал.