Красный властелин - Сергей Шкенев

— Потому что она — правда.

— Горькая.

— Пусть.

Матвей потянулся к светящейся огнеплюйке, но вдруг резко отдёрнул руку:

— Ты теперь воин.

— Я и раньше…

— Раньше не так. Я слышал о подобном, извини, но… так бывает.

— Говори.

— Оружие и ты стали одним целым. Вы нашли друг друга, понимаешь? Половинки души.

— Это как?

— Вот так. Руку подними!

Еремей выполнил неожиданную команду, а огнеплюйка сама собой взмыла в воздух и со шлепком впечаталась в раскрытую ладонь.

— Так бывает, Ерёма, — повторил старший десятник. — Редко, но бывает.

— И что оно обозначает?

— Вечный бой, — грустно усмехнулся Матвей. — Ты живой, пока воюешь. Извини, брат, но это — судьба.

Горные совы в отличие от равнинных пернатых собратьев и сестёр, ведут дневной образ жизни. Попробуй засни, если наглые и жадные вороны, извечные соперники и конкуренты, слетятся со всей округи на давно облюбованную добычу и всё сожрут. Сволочи они, эти вороны.

— Кыш, проклятые! — Матвей бросил камень в падальщика, нацелившегося клювом на блестящие от слёз глаза Мозгол-нойона. — Кыш, уроды лупоглазые! Вот сдохнет, тогда и прилетайте.

Степняка растянули между вбитыми в землю колышками — после увиденного в деревне было бы неоправданным милосердием даровать ему лёгкую смерть. Когда-то старшего десятника учили подобному, и если наказуемый умирал быстрее трёх дней… но то в молодости, в неопытной молодости. А вот этот жирный кочевник может рассчитывать на неделю. Уж столько-то Матвей Барабаш сможет удержать его на грани жизни и смерти.

— И охота тебе, командир, с дерьмом возиться?

— Отстань! — Старший десятник проводил взглядом уходящего профессора и крикнул в спину: — Оружие почистить не забудь!

— Не забуду, — буркнул Еремей и скривился от воспоминаний прошедшего утра. Неприятных воспоминаний.

Баргузин явственно представил утренний бой. Нет, не бой… бойня, скорее всего. Когда по спящим в походных шатрах глорхийцам бьет ДШК, а спасающихся степняков встречают меткие выстрелы ручных огнеплюек, то это трудно назвать боем. Резня? Может быть, и резня. Может, если бы дело дошло до белого оружия. Нет, вопящих кочевников, выскакивающих из горящих шатров, уничтожили на расстоянии, брезгуя сходиться врукопашную. И лишь потом, когда всё закончилось, роденийцы ходили по полю, добивая стонущих раненых.

Странное единение с огнеплюйкой чувствовал сегодня Еремей. Он выбирал цель, а она делала всё, чтобы попавшая в прорезь прицела мишень не ушла. Огненные шары совершали немыслимые пируэты, попирали все законы магии и физики, но всё равно находили жертв. Лежащих, бегающих, поднявших руки… Благородная ярость не нуждается в пленных.

Единственный, кого взяли живьём, был застигнут врасплох пограничным старшиной Свистоплясом в самом начале случившейся заварухи. Выползающему из самого большого и яркого шатра нойону дали по башке, стянули ремнями по рукам и ногам да бросили в ближайшую канаву, дабы никто случайно не прикончил бедолагу. Под «никто» подразумевался старший десятник Барабаш, самозабвенно поливавший стоянку кочевников из всех шести стволов станковой огнеплюйки. А утром Пашу Мозгула отыскали… к большому разочарованию последнего, напрасно надеявшегося на шальной огнешар.

— А не желает ли блистательный кагул облегчить душу беседой о превратностях военных судеб? — с преувеличенной вежливостью обратился Матвей к пленнику. И, не услышав ответа, пнул того под рёбра. — Поговорим?

Степняк скрипнул зубами — назвать воина кагулом, то есть винторогой свиньёй, не брезгающей падалью, означало смертельно оскорбить. Такое смывается кровью обидчика, а ещё лучше — заставить его сожрать собственные кишки…

— Нам не о чем говорить.

— Ну как же? — удивился Барабаш. — Есть многое на свете, что может заинтересовать такого любознательного человека, как я.

— Убей.

— Ты куда-то торопишься? Ближайшие пять дней я совершенно свободен.

— У тебя не будет этих пяти дней. И двух не будет. Сегодня… — глорхиец прикусил язык, сообразив, что сказал лишнего.

— Да? Забавно-забавно… Вот с этого места давай-ка поподробнее.

Война войной, а обед по распорядку. Простейшую и самую важную заповедь в роденийской армии знали даже штабные писаря, пограничники же предпочитали не рассуждать о теории, а сразу перейти к практике. Весело булькало варево в котле над костром, на двадцать шагов распространяя запах крепкого бульона — он для раненых и оголодавших товарищей. По здравом размышлении жирного барашка из глорхийских запасов им готовить не рискнули, а вот в меру постный, но упитанный любимый скакун Мозгол-нойона как раз подошёл.

Ксаверию, как самому молодому, выпала почётная обязанность следить сразу за всем. Одной рукой снимал пену с бульона, другой переворачивал над угольями прутики с шипящими кусками конины… и не успевал нигде. Говорят, будто за Тибскими горами в стране Хунд живут шестирукие бабы с тремя глазами… Сюда бы такую, а то ещё нужно нарезать найденную в ближайшем огороде зелень, попробовать варево на соль, разложить чёрствые лепёшки. И чтоб всё одновременно. А если нет шестируких, тогда обычную. И лучше — четыре штуки.

— О чём замечтался? — подошедший Глеб бросил у костра охапку дров. — Как думаешь, дождя сегодня не будет?

— С чего бы это?

— Да степняк слишком тонким голосом орёт, видать, к непогоде.

— Ну не скажи, — не согласился Ксаверий. — Дожди в предгорьях случаются гораздо реже, чем глорхийцы, так что здесь твои приметы не действуют.

— Может быть, — не стал спорить Глеб и потянулся к прутику с мясом. — Пробу не пора снимать?

Не дожидаясь ответа, впился зубами, вдумчиво прожевал.

— Ну?

— Пойдёт с голодухи. Горячее сырым не бывает. Звать всех?

— Да командир сам сюда бежит, — засмеялся пограничник. — Хороший десятник жратву за версту учует.

Но Барабаш ещё издали замахал руками:

— Туши костёр!

— Что случилось? — сидевший около раненых Свистопляс повернул голову. — Или у тебя в брюхе не свистит?

— Сейчас пиктийские дракониры прилетят и всех накормят, — уже спокойным голосом произнёс Матвей. — Глорхиец тут поведал кое о чём.

— Плохо, — пограничный старшина рывком поднялся на ноги. — Когда?

— Не позднее полудня.

— Вполне успеем.

— И порядок навести успеем? — старший десятник показал на всё ещё тлеющие остатки шатров. — Хоть бы времянки какие поставить, чтобы с воздуха сразу не разглядели. А уж ежели сядут…