Женевский обман - Джеймс Твайнинг

— Казенно? — подсказал Том.

— Да, — кивнула она. — Пожалуй, именно казенно.

У Тома тоже было впечатление, что Кицмана интересовали не столько сами картины, сколько их авторы. Для него это были просто трофеи, образчики великих имен, которые он приобретал в угоду собственному тщеславию, — так охотник, любитель крупной дичи, отправляется на сафари, намереваясь раздобыть голову зебры для своей гостиной, на стенах которой уже красуются антилопьи рога и слоновьи бивни.

— Что тебе о нем известно?

— Богат, умен. За тридцать лет прошел путь от владельца закусочной в Нью-Джерси до одного из крупнейших воротил игорного бизнеса.

— Обычно он делает так — покупает какое-нибудь убыточное место и пускает его в оборот или ликвидирует и начинает с нуля, — вмешался в разговор Стоукс. — Помимо «Амальфи» у него еще три игорных заведения в Вегасе, два в Атлантик-Сити и одно в Макао.

— И что, он абсолютно чист? — спросил Том.

— Ну как чист? Как все в этом городе, — усмехнулся Стоукс. — Круг его общения составляет весьма колоритная публика, о которой только и ходят разговоры, но сам он пока ни в чем таком замечен не был.

— Раньше он коллекционировал автомобили, а теперь у него появилась новая страсть — искусство, — прибавила Дженнифер. — В Метрополитен-музее и Гетти он теперь на лучшем счету, слывет одним из крупнейших дарителей.

— Ну и кто из них вам больше нравится? — раздался вдруг голос.

Кицман с сияющей улыбкой, в черных очках и смокинге буквально впорхнул в зал. Сопровождал его, держась почти впритык, смурной ассистент, в одной руке сжимавший чемоданчик, в другой — два золоченых мобильника. По тому, как топорщился на нем пиджак, Том догадался, что помощник вооружен.

Лет пятидесяти пяти или около того, Кицман оказался гораздо ниже ростом, чем ожидал Том. Зато в нем легко узнавался человек с фотографии в самолете, сделанной явно некое количество лет назад. Каштановые волосы поредели и поседели на висках, а четкие линии некогда худого лица теперь расплылись и обмякли, и лишь подбородок сохранил былую твердость. Впрочем, голос и движения оставались неизменно энергичными; передвигался он, как боксер, переваливая вес тела с ноги на ногу, бойко и как-то странно вертел головой, так что казалось, будто ему трудно держать ее в одном положении дольше нескольких секунд. На собственный вопрос он ответил сам:

— Мне Пикассо. И не потому, что я заплатил за него сто тридцать девять миллионов долларов. Просто этот человек был гением. Сам проложил себе путь к всемирной славе. Истинный мечтатель и настоящий художник.

Том улыбнулся, теряясь в догадках, кого именно имеет в виду Кицман — себя или Пикассо.

— Мистер Кицман, познакомьтесь, это…

— Том Кирк, знаю. — Он улыбнулся. — К счастью, ФБР не единственное, кто обладает монополией на информацию. По крайней мере пока. А я, знаете ли, привык интересоваться, кто летит на моем самолете.

Том шагнул к нему навстречу, чтобы пожать руку, но Кицман замахал на него, отстраняясь.

— Стойте там, черт возьми, чтобы я мог вас видеть! — неожиданно резко выкрикнул он.

Тут только Том понял, почему Кицман напялил черные очки и так истошно крутит головой: судя по всему, он был попросту слеп или почти слеп, — а помощника, видимо, таскает за собой для того, чтобы тот направлял его в нужную сторону, когда они передвигались по отелю.

— Пигментозное воспаление сетчатки, — подтвердил его подозрения Кицман. — Вблизи предметы совсем не вижу. Но когда-нибудь даже и это…

Он не закончил фразу, а Том про себя гадал, не этим ли объясняется настойчивая просьба Кицмана встретиться с ними не внизу, а сначала в его частных апартаментах. Похоже, он просто хотел ввести их внутрь своего ужатого слабым зрением маленького мира — мира, где не имело смысла держать в комнатах мебель, которую ты все равно не видишь, но где все же было чем полюбоваться. По крайней мере пока.

— Простите, — сказал Том. Он совсем не знал Кицмана, но извинение было искренним.

— За что? Ведь это не ваша вина. — Кицман пожал плечами. — К тому же это в некотором роде подарок мне. Разве стал бы я собирать свою коллекцию, если бы не знал, что начну слепнуть? Иной раз нам надо почти потерять что-то, чтобы по-настоящему понять, чего оно стоит.

Последовавшую затем долгую паузу нарушил Ортиц, нарочито громко кашлянув.

— Как мы договорились с вашим начальником безопасности, план действий мистера Кирка будет выглядеть так. Мистер Кирк несет деньги вниз в казино и там ждет, когда они сами выйдут на контакт.

— Полотно они вряд ли принесут с собой, — сказала Дженнифер. — Поэтому мы ждем, что они либо назовут место, которое мы сначала проверим, прежде чем отдать деньги, либо покажут нам это место, чтобы там мог состояться обмен.

— И в том и в другом случае мы будем следить за ними, чтобы взять их со всем добром — и с картиной, и с деньгами, — уверенно прибавил Стоукс.

— И еще раз, мистер Кицман, федеральное правительство очень признательно вам за содействие в этом деле. Мы сделаем все возможное, чтобы ваш персонал и клиенты не…

— Бросьте, не стоит благодарности, — отмахнулся Кицман, не дав Дженнифер договорить. — Просто проследите, чтобы никто не пострадал.

Отель и казино «Амальфи», Лас-Вегас, 17 марта, 23:22

Как все-таки забавно, что люди привыкли видеть то, что им хочется видеть, размышлял про себя Фостер. Вот спроси любого, кто носит часы с римской нумерацией, как выглядит у них на циферблате цифра «четыре», и он тебе скажет: «Палочка и галочка». Столько лет они пялились на эти часы, то и дело поглядывали на них, чтобы узнать время, подносили их, дураки, чуть ли не к самому носу, но при этом так ни разу и не заметили, что четверка там выглядит как четыре палочки. Да, на циферблате часов четверка всегда изображается четырьмя палочками, потому что «палочку и галочку» можно легко перепутать с «галочкой и палочкой», то есть IV с VI. Но они этого никогда не замечали. Как не замечали того, что их собственный мозг все это время подшучивал над ними, заставляя видеть то, что им привычно, а вернее сказать, не видеть того, что следовало бы. Конечно, после этого они достойны только жалости.

Вот и сегодня вечером произошло то же самое. Охранник у служебного входа даже не глянул на не совсем подходящую униформу и на подделанный бейджик, а просто пропустил его. Общий вид соответствует, так чего придираться? Вот зачем он, собственно, сбрил бороду. Борода могла сразу вызвать подозрение.

Зато сам он в момент вычислил агентов ФБР, слонявшихся в вестибюле или же как-то неубедительно липнувших к игровым автоматам. Вычислил и по неуютно сидящей гражданской одежде, и по тому, с каким жалким, нерешительным видом они бросали в автомат монеты.

Он остановился перед красной дверью, безымянной красной дверью, не имевшей никакой таблички. Сколько народу ежедневно шмыгало мимо нее по коридору, пользуясь другими дверями и даже не задаваясь вопросом, почему только на ней есть два замка и что такого особо секретного может за ней находиться. Вот это как раз и свойственно, как он заметил, обычным людям — полное отсутствие элементарного человеческого любопытства, какое-то рабское, беспрекословное принятие всего, что подбрасывает тебе жизнь.