Мефодий Буслаев. Тайная магия Депресняка - Дмитрий Емец

– Ну примерно так: «Существует мнение, что о том, коголюбят, говорят всегда красноречиво. Я считаю это неверным, потому что хотел бысегодня выразить вам свою благодарность, но сердце мое пылает любовью, а устамои лишены красноречия».

Говоря это, Хнык постепенно из галантерейного красавчикастал превращаться в Эссиорха. Бедный суккуб! Он совершил стратегическую ошибку,которая, как известно, куда хуже любой ошибки тактической. Улите эти фокусы непонравились, особенно после недавней ссоры.

– А ну быстро прекратил фокусы! Встал по стойке «смирно»!Ноги вместе, уши врозь! И вы, другие, тоже подошли! – рявкнула Улита.

Хнык и с ним еще два суккуба трусливо приблизились, прячасьдруг за друга.

– Кто вы такие? А ну, отвечать как положено, по ранжиру! –крикнула ведьма.

– Мы самые жалкие слуги мрака! Мы ничтожные духи,великодушно выпущенные из Тартара. Грязь, которую мрак месит ногами! Мы плевкина асфальте, окурки в пепельнице жизни, дохлые крысы, разлагающиеся в детскойпесочнице! Мы обожаем тебя, о величайшая из Улит! – недружно, но очень бойкоответили суккубы.

Ведьма смягчилась.

– Ну уж так уж и величайшая. Хотя если из Улит, тогдаконечно… Еще вопрос: зачем вы собираете эйдосы?

– Эйдосы нужны для увеличения силы мрака! Великий мрактерпит нас только потому, что мы приносим эйдосы! Иначе он давно бы стер нас впорошок, так мы ничтожны! – сообщили суккубы.

Хнык так расстарался, что потерял цветок из петлицы. На этотраз это была банальная гвоздика – радость пенсионеров и не самых любимыхучительниц. Он уже не пытался превратиться в Эссиорха и лишь тревожно косилсяна шпагу в руках Улиты. Раны от нее так просто не заштопаешь. Ведьма встала и,скрестив руки, прошлась перед суккубами. Те с волнением следили глазами заклинком в ее руке.

– Знаете, что бывает с теми, кто утаит от мрака хотя бы одинзахваченный эйдос? По правилам, я должна сообщить об этом в Канцелярию Лигула.Это я и собираюсь сделать. Мне надоело с вами возиться, – заметила Улита.

Суккубы задергались, как трупы, через которые пропустилиток. Запах парфюма стал невыносим, как в магазинчиках, где мыло, одеколоны,дезодоранты и стиральный порошок продаются в куче.

– Мы ничего не прятали, госпожа! Ничего!

– Не раздражайте меня!.. Эйдосы немедленно сдать. Это былопервое и последнее китайское предупреждение. А теперь пошли вон! – не глядя наних, сказала Улита.

Недаром суккубы слыли знатоками душ. Они прекрасно умелиразбираться в интонациях. Переглянувшись, они поспешно выложили на столнесколько песчинок, стыдливо завернутых в бумажки. Последним к столу подошелХнык. Он стеснялся, театрально и искусственно, как это могут делать толькосуккубы, и симметрично откусывал заусенцы сразу на двух больших пальцах.

– НУ! – поторопила его Улита.

Хнык выложил вначале одну бумажку, а потом под внимательнымвзглядом Улиты еще две. Повернулся и горестно, точно погорелец, направился кдвери.

– Отняли мое честно украденное! Нажитое бесчестным трудом!У-у! – ныл он.

– Притормози-ка! – приглядевшись к нему, вдруг сказалаУлита.

Суккуб застыл.

– Да, госпожа?

– Вернись! Ты кое-что забыл!

Не споря, Хнык вернулся и положил на стол еще бумажку.

– А вот теперь все. Вон! – сказала Улита.

Суккубы торопливо слиняли, довольные, что легко отделались. Улитабросила шпагу на стол поверх бумаг и подошла к окну, где в горшке мирно лыселагерань.

– Ты сегодня что-то добрая! Никого не заколола! – удивленносказала Даф.

– Мне сегодня не до зла. Я слишком озабочена, – ответилаведьма.

– Светленькие нас больше не любят? Из великой любви лезетподкладка? – закатывая глазки, спросила Ната.

Улита подошла к Нате и, лениво толкнув ее в грудь, усадила вкресло.

– Родная, сиди здесь и не попси!

Ната задумалась. С этим словоупотреблением она сталкиваласьвпервые.

– Попси – это от слова «попса»? – любознательно спросилаона.

– За отсутствием альтернативных вариантов.

Ната задумчиво кивнула. Новое слово явно попало в еекопилочку.

Евгеша Мошкин, забывший уже о том, что он роковойженоненавистник, вертелся у стола и разглядывал эйдосы. Пару раз он дажепротягивал палец, чтобы подвинуть к себе одну из бумажек, но всякий разиспуганно отдергивал его.

– А спросить можно? – вдруг подал он голос.

– Валяй! – разрешила Улита.

Мошкин кивнул на песчинки, завернутые в бумагу.

– А что будет, если человек без эйдоса возьмет чужой эйдос ивставит себе? Это не глупый вопрос, нет? – засомневался Мошкин.

Улита усмехнулась, но усмехнулась невесело.

– Чужой эйдос? Хочешь попробовать? Валяй! Тебе какой?

Она шагнула к столу. Мошкин тревожно попятился.

– Не надо. Я просто хотел понять, да?

Улита остановилась и осторожно развернула одну из отнятых усуккубов бумажек. На ладони у нее отрешенно засияла крошечная песчинка.

– А что будет, если ты переставишь себе чужую голову счужими мозгами? Это будешь ты или не ты? Нет, с эйдосами эта штука не проходит.Эйдос – самое могучее, самое благородное и… одновременно самое ранимое извсего, что существует во Вселенной. Он не боится холода звезд и пламениТартара, но может погаснуть от простого равнодушия или копеечной измены. Непотому ли так просто продать его или заложить? Нет, как бы ни был хорош этотэйдос, мне он не подойдет.

Эйдос на ладони у ведьмы вспыхнул с щемящей тоской. Улитазавернула его в клочок газеты.

– И всего-то программа телевидения! Как все в этом мирезабавно: великое граничит с жалким и банальным, – сказала она, разглядываягазету.

По лестнице кто-то с грохотом скатился. Это оказалсяЧимоданов, красный и взъерошенный, как воробей, улетевший со стола чучельника.Ната удивленно подняла брови.

– Ложись! – завопил Чимоданов.

– Куда ложись? Что за пошлости? – не поняла Улита.

Ее как всегда подвела чрезмерная стереотипность мышления.