Путь к процветанию. Новое понимание счастья и благополучия - Мартин Селигман

Нечто подобное происходило и в моей терапевтической практике. Когда-то я помогал пациентам избавиться от гнева, тревоги, печали. Я думал, что пациенты станут счастливыми. Но пациенты не становились счастливыми. Они становились опустошенными. Потому что навыки процветания, несущие положительные эмоции, вовлеченность, смысл, профессиональный успех и хорошие отношения с людьми, больше и шире навыков минимизации страдания.

Когда я только начинал работать, почти сорок лет назад, пациенты часто говорили мне: «Я просто хочу быть счастливым, доктор». Я менял их формулировку: «Вы имеете в виду, что хотите вылечиться от депрессии». Тогда у меня не было инструментов, позволяющих достичь благополучия и я был ослеплен учением Зигмунда Фрейда и Артура Шопенгауэра (лучшее, чего может добиться человек, – это освобождение от страданий). Я даже не понимал разницы и располагал только инструментами, позволявшими ослабить депрессию. Но любой человек, любой пациент просто хочет «быть счастливым», и это естественное желание сочетает в себе избавление от страданий и благополучие. Для исцеления, на мой взгляд, необходимо использовать весь арсенал – лекарственный и традиционной психотерапии, – позволяющий свести страдания к минимуму и дополнить его позитивной психологией.

Вот как я вижу психотерапию будущего, вот как я вижу исцеление.

Во-первых, пациентов необходимо предупреждать, что препараты и традиционная психотерапия могут лишь временно ослабить симптомы, а когда курс закончится, следует ждать рецидива. Поэтому очевидно, что важная часть терапии – научить пациента справляться со своим состоянием и нормально функционировать, несмотря на негативные проявления.

Во-вторых, лечение не заканчивается с прекращением страданий. Пациенты должны освоить специфические навыки, которые позволят им чаще испытывать положительные эмоции и вовлеченность, наполнить свою жизнь большим смыслом, достигать большего и улучшить отношения с людьми. В отличие от навыков минимизации страдания, навыки позитивной психологии имеют самоподдерживающийся характер. Они высокоэффективны как при лечении, так и при профилактике депрессии и тревожности. Еще важнее, что эти навыки не просто помогают в борьбе с патологией. Они – суть процветания и необходимое условие благополучия. Но кто научит им человечество?

В 2004 году интерес общества к позитивной психологии заставил администрацию Пенсильванского университета задуматься о возможности им воспользоваться. На обсуждение был вынесен вопрос о введении новой ученой степени, и декан факультета естественных наук довольно едко заметил:

– Нужно добавить в аббревиатуру еще одну букву «П». В конце концов, психологический факультет занимается серьезной наукой. Мы же не хотим никого сбить с толку?

– Согласится ли профессор Селигман? – спросил декан факультета общественных наук. – Это в некотором роде оскорбление. Третья «П» ведь значит «прикладная» {22} – «магистр прикладной позитивной психологии»?

Но я совершенно не чувствовал себя оскорбленным и был рад еще одной букве «П». Хотя по замыслу основателя, Бенджамина Франклина, в Пенсильванском университете должны преподавать и «прикладные» науки, и «фундаментальные» (то есть «не приносящие пользы в настоящий момент») {23}, теория долгое время брала верх. И четыре десятка лет я был одиноким прикладником на факультете, где занимались почти исключительно фундаментальными исследованиями. Классический условный рефлекс, цветовое зрение, последовательное и параллельное зрительное сканирование, математические модели формирования у крыс навыков прохождения лабиринтов, иллюзия Луны, – все это считается у нас на факультете предметами, достойными изучения. Но при упоминании практики в высших научных сферах принято морщить нос, как на том обсуждении.

Изначально я пришел в психологию, чтобы облегчать людские страдания и умножать благополучие. Я думал, что неплохо подготовлен, но на самом деле мое образование не позволяло решить эти задачи. Мне понадобилось не одно десятилетие, чтобы исправиться и перейти от разгадывания загадок к решению задач, о чем я рассказываю ниже. Фактически это полная история моего интеллектуального и профессионального развития.

Она поучительна. Я поступал в Принстон в начале 1960-х, страстно желая изменить мир. Ловушка, в которую я попал, была столь коварной, что я ее не заметил и застрял в ней еще на два десятка лет. Меня интересовала психология, но исследования – наблюдения за студентами-второкурсниками и белыми крысами – казались мне слишком тривиальными. Тяжеловесов мирового класса следовало искать на факультете философии. Поэтому я выбрал философию, и, как многих других неглупых молодых людей, меня увлек призрак Людвига Витгенштейна.

Кембриджский властелин философии Людвиг Витгенштейн (1889–1951) был самой харизматичной фигурой философии XX века. Он положил начало двум важнейшим направлениям. Витгенштейн родился в Вене, отважно сражался за Австрию и попал в плен к итальянцам. В 1919 году в плену он завершил работу над «Логико-философским трактатом» {24}, последовательностью пронумерованных сентенций, заложившей основы логического атомизма и логического позитивизма. Логический атомизм – учение о том, что реальность можно представить как иерархию неделимых фактов, а логический позитивизм – учение о том, что только тавтологии и эмпирически верифицируемые утверждения имеют смысл. За двадцать лет взгляды Витгенштейна изменились: в «Философских исследованиях» {25} он написал, что суть не в том, чтобы анализировать кирпичики реальности (логический атомизм), а в том, чтобы анализировать «языковые игры», в которые играют люди. Это был призыв обратиться к элементарной философии языка, систематическому анализу слов, которые произносятся обычным человеком.

Сердцевина обоих воплощений философии Витгенштейна – анализ. Задача философа – тщательнейшим образом анализировать основания действительности и языка. Мы не можем приступить к более масштабным задачам – рассмотрению таких проблем, как свобода воли, Бог, этика, красота (если это вообще возможно), – без предварительного анализа. «О чем невозможно говорить, о том следует молчать» – гласит «Трактат».

Личность Витгенштейна привлекала не менее, чем значительность его воззрений {26}. Лучшие кембриджские студенты собирались у него, чтобы видеть, как он расхаживает по своей аскетичной комнате, изрекая максимы, взывая к нравственной чистоте, мастерски отвечая на вопросы, будучи при этом совершенно косноязычным. Студентов увлекало сочетание блестящего ума, яркой внешности, необычной притягательной сексуальности и какой-то возвышенной непрактичности (он отказался от огромного фамильного состояния). Они влюблялись и в человека, и в его взгляды. (Общеизвестно, что студенты учатся лучше, если влюблены в преподавателя.) Эти студенты, в 1950-е годы наводнившие научный мир, вершили судьбы англоязычной философии следующие сорок лет, передавая собственные заблуждения ученикам. Витгенштейнцы определенно задавали тон на принстонском факультете философии и внушали нам догмы своего учителя.