Сказки старого Вильнюса II - Макс Фрай

Подумала: рыбы будут довольны. Теперь они могут плыть, куда захотят.

Мокрая до нитки, стояла на речном берегу, смотрела, как там, глубоко-глубоко, плывут, обгоняя друг друга, рыбы: красноперая плотва, рыба-шахматная доска, рыба-радуга, рыба-сердце, рыба с цветущими глазами, рыба-сухой лист. И все остальные рыбы — плывут.

Нёхиси празднует день рождения.

Если он и родился хоть когда-нибудь, дата этого выдающегося события никому не известна. Но даже если ты, предположим, был вообще всегда, это вовсе не повод оставаться без праздника и подарков, — так считает Нёхиси.

И он совершенно прав.

Обычно Нёхиси празднует день рождения ежемесячно, в пятнадцатый день луны. В другие дни на него тоже порой находит, но полнолуния он не пропускает почти никогда. Полная луна, считает Нёхиси, сама по себе прекрасный подарок. Поэтому даже если все друзья — выразительный взгляд в мою сторону — окажутся свинтусами и придут с пустыми руками, как минимум один подарок все равно обеспечен. И праздник, считай, уже удался.

Он совершенно напрасно беспокоится на мой счет. Являться на день рождения без подарка не в моих обычаях. Дарить подарки гораздо интересней, чем не дарить, — вот хотя бы поэтому.

Чаще всего я просто приношу выпивку. Благо в этом вопросе Нёхиси легко угодить. Он мгновенно хмелеет от великого множества вещей. От весенних костров и дурацких ярмарок на центральном городском проспекте, от красных кленовых листьев и апрельских снегопадов, от зимних гроз и криков улетающих на юг птичьих стай, от барабанного боя и аромата горьких ноябрьских хризантем, от дыма печных труб и гулкого эха подворотен — список любимых напитков Нёхиси почти бесконечен. К тому же он всегда рад попробовать что-нибудь новенькое.

Я люблю, когда Нёхиси пьян.

Когда Нёхиси пьян, у него легкий характер. Когда Нёхиси пьян, он на все согласен. Когда Нёхиси пьян, в небе все двери нараспашку. Когда Нёхиси пьян, в городе становится весело.

И, самое главное, когда Нёхиси пьян, мы играем в фанты. Одного этого достаточно, чтобы праздновать его дни рождения как можно чаще. Потому что когда Нёхиси трезв, у него вечно находятся дела поважнее.

* * *

— Это только на первый взгляд свалка, — говорит Тони. — А на самом деле…

Мне очень нравится эта пауза, потому что я хорошо знаю Тони. Обычно после подобной паузы следует одна из его прекрасных завиральных историй, которые я люблю больше всего на свете. В детстве меня грызла лютая зависть к сказочному мальчику Яльмару, которого каждую ночь навещает Оле Лукойе. Больше я ему не завидую: у меня есть Тони. Причем наяву, а не во сне. А у Тони — даже не один пестрый зонт, а целая коллекция, всех мыслимых цветов, на все случаи жизни.

Сегодня, кстати, он взял с собой зеленый. Хотя на небе ни облачка и все известные нам метеорологические службы с утра дружным хором пророчили идеальные выходные — сухие и солнечные.

— На самом деле на свалку это не похоже даже на первый взгляд, — решительно заключает Тони. — Ну вот посмотри. Что скажешь?

— Для свалки барахла тут явно маловато, — соглашаюсь я. — И валяется оно как-то слишком аккуратно. Как будто кто-то нарочно раскладывал, старался.

— И, между прочим, далеко не все можно назвать барахлом. Смотри, какая ваза отличная — та, из лилового стекла. И кукла рядом с ней — это же авторская работа, очень крутая, совершенно не в моем вкусе, но оценить-то я могу. А эту керамическую миску я, дай мне волю, вообще утащил бы.

— Ну так и утащи. Все равно ее выбросили.

— Не-е-е-ет, — тянет Тони, и вид у него делается загадочный и лукавый. — Отсюда ничего забирать нельзя.

— Почему нельзя?

— Потому что это такое специальное особенное место, куда можно только приносить. Неужели непонятно?

— Конечно, непонятно. Ты же еще ничего не объяснил.

— Твоя правда, не объяснил, — миролюбиво соглашается он и усаживается прямо в густую траву — больше все равно некуда.

Теоретически мы находимся в самом центре Вильнюса, на улице под названием Зарасу. На практике же сидим на окруженной деревьями поляне между маленькой речкой Вильняле и старым Бернардинским кладбищем, что на холме. За густыми зарослями не видно ни воды, ни жилых домов, и трудно поверить, что, к примеру, до ближайшей французской пекарни, где кофе варят кое-как, зато в круассаны явно добавляют солнечный ветер, отсюда пять минут быстрым шагом. Но это совершенно нормально для Вильнюса, города, который, по моим ощущениям, не построен на месте вырубленного леса, как прочие человеческие поселения, а пророс сквозь лес, почти его не потревожив.

* * *

Нынче сентябрьское полнолуние, очередной день рождения Нёхиси. И я тут как тут — такие праздники пропускать нет дураков. В одном кармане у меня крепкий осенний туман, настоенный на шорохе палой листвы, в другом — звонкое многоголосье цикад, последнее выступление в этом сезоне, настоящее сокровище, но для Нёхиси мне ничего не жалко, гулять так гулять.

Когда Нёхиси пьян, там, где ступает его нога, расцветают легкомысленные маргаритки, и если ему взбредет в голову гулять по тротуарам — тем хуже для асфальта, придется пойти трещинами, чтобы дать прорасти цветам. Но сегодня Нёхиси желает бродить по траве, все еще по-летнему густой и зеленой. Поэтому мы слоняемся по берегам Вильняле, громко, размахивая руками и перебивая друг друга, говорим обо всем, что взбредет в хмельные головы, хохочем на пустом месте и обнимаемся от полноты чувств. Наше заповедное поле для игры в фанты совсем рядом, но мы не спешим, напротив, тянем время, предвкушаем грядущее удовольствие. И весь город, нетерпеливо приподнявшись на цыпочки, предвкушает его вместе с нами.

Мы с Нёхиси всегда счастливы. Но в такие вечера, как сегодня, — особенно пронзительно.

Как будто мы почти есть.

* * *

— На самом деле, — говорит Тони, — я толком и объяснить-то ничего не могу. В смысле сам мало что понимаю. С этим местом странная история: о нем знают почти все зареченские[12]старожилы, нынешние и бывшие, а также их ближайшая родня. Но никому не рассказывают, да и друг с другом не обсуждают почти никогда.

— Но тебе-то рассказали.

— Ну да. Мне повезло. Но ты учти, я же целых шесть лет снимал здесь мастерскую. Стал завсегдатаем всех окрестных кафе, кроме разве что «Торреса», очень уж там дорого. Как минимум раз в неделю обхожу все местные галереи, включая самые безнадежные, — просто из чувства патриотизма. Хлеб покупаю только в здешней пекарне, сыр и оливки — в лавке по соседству, даже за горчичниками и аспирином, если что, никуда, кроме Ужупской аптеки, не побегу, хоть и закрывается она безбожно рано. Подружился со всеми соседями, включая бабку Ванду, которая люто ненавидит все живое, кроме кошек. И когда заметила, что я их тайком подкармливаю, включила меня в список наименее отвратительных двуногих, даже клюкой больше не замахивается, если мимо прохожу. Впрочем, бог с ней. Остальные-то соседи вполне искренне меня полюбили. И все равно хоть бы кто словом обмолвился. В итоге забрел я сюда совершенно случайно. К счастью, не один, а в компании нашей Люси. Которая, заметь, выросла в Ужуписе. У ее деда с бабкой был дом где-то на Кривю; Люси до сих пор локти кусает, что пришлось продать. В общем, с компанией мне в тот раз очень повезло. Я-то сперва подумал: «Вот это богатая помоечка!» Добрую половину сокровищ отсюда упереть собирался. Неловко получилось бы. Потому что, как Люси мне объяснила, сюда люди не хлам выбрасывают, а приносят подарки.