Шотландец в Америке - Патриция Поттер

В доброте Дрю Камерона она не нуждалась. Она не хотела ни говорить с ним, ни испытывать к нему симпатию — но больше всего не хотела, чтобы сердце ее трепетало, как мотылек, при одном взгляде на Дрю Камерона. Нельзя испытывать расположение к человеку, который мог быть убийцей, и тем более убийцей ее отца.

Именно эти подозрения мешали ей поддаться неудержимому порыву, когда она видела Кингсли. Кроме того, Гэйб никогда не оказывалась с Кингсли наедине. Она страстно мечтала заставить его, хотя бы под угрозой револьвера, сказать правду и даже могла в случае необходимости убить его. Да, она понимала, что это неразумно, но при виде Кингсли уже не могла думать разумно. Горе и ярость пересиливали доводы разума. Габриэль хотела причинить ему боль — так же, как он причинил боль ей и тем, кого она любила.

Последствия для нее не имели значения. Она была всецело поглощена настоящим. В минуты, когда Габриэль была способна логически рассуждать, она понимала, что если застрелит Кингсли, то вряд ли сама останется в живых — но сейчас ей это было безразлично. У нее никого не было. Ее ничто не удерживало. Разве только одна мысль: если она погибнет, то уже никогда не найдет наемного убийцу, спустившего курок.

Так что ей не следует вступать в схватку с Кингсли. Пока. И Габриэль выжидала. Каждое утро она просыпалась с ощущением, что над ней нависла черная туча — такая же громадная, как те, что сейчас затянули небо. Каждый вечер, ложась спать, девушка давала себе клятву, что завтра наступит справедливость, которой так жаждет ее душа. А с утра до вечера она могла думать только о том, что осталась одна на белом свете. Совершенно одна, в этом чужом, жестоком мире…

Хватит витать в облаках, упрекнула себя Габриэль. Хорошо, что у нее хватает умения собирать хворост и коровьи лепешки, благодаря чему ее пока еще здесь держат.

Когда Габриэль кончила собирать топливо, поднялся ветер. Это было приятно, и она даже рискнула распахнуть куртку, расстегнуть верхние пуговицы рубашки и подставить ветру разгоряченную кожу. Девушка весь день ужасно страдала от жары. Она не представляла себе, как выдержит в этой одежде несколько недель, а может быть, месяцев.

Уже стемнело, когда она пошла к лагерю. Проходя между стадом и фургоном, Габриэль услышала мужской голос, который мгновенно узнала. Она замедлила шаг, потом остановилась. Голос пел нежную, ласковую песню — колыбельную. Девушка не знала ее, но была мгновенно очарована нехитрой мелодией и глубоким мягким тенором певца. Она слушала, стараясь запомнить мелодию, пока певец не отъехал достаточно далеко.

И тогда ее охватило замешательство. Проклятый Камерон снова сбил ее с толку! Его улыбка, добрые слова… а теперь еще голос и колыбельная. Ничего похожего на наемного убийцу! Но и простого погонщика он ничем не напоминал. Какая-то часть ее существа, страдающая от горя и возмущенная несправедливостью жизни, готова была поверить самым худшим подозрениям и во всех поступках Камерона видеть лишь корыстную цель. Она даже хотела бы возненавидеть этого человека.

Однако внутренний голос шептал ей, что Дрю Камерон не может быть убийцей. Что он так же одинок и далек от остального мира, как сама Гэйб, как этот красивый бархатный голос, звучавший посреди пустынной прерии, как эта колыбельная для коров.

В наступившей темноте девушка стояла одна среди безбрежной открытой равнины. Ее охватила невыносимая боль одиночества. Будь проклят Дрю Камерон. Будь проклята его улыбка, его колыбельная! Будь проклято все, что пробуждает в ней эти непрошеные чувства!

Сердясь и браня себя, Габриэль застегнула рубашку и куртку и направилась к кухне. Небо совсем потемнело, а приятная прохлада сменилась резким холодом. Он проникал через все слои одежды. Неожиданно в отдалении загремел гром. Девушка ускорила шаг и, подойдя к лагерю, увидела, что погонщики бегут к лошадям: раскаты грома растревожили стадо.

Джед как будто не заметил ее возвращения. Он укладывал припасы в фургон. На огне стоял только кофейник.

— Отнеси топливо в хозяйственный фургон, — распорядился он.

Свалив свой груз, Габриэль вернулась.

— Что мне еще делать?

Повар хмуро взглянул на нее:

— Гроза надвигается. Страшная гроза. Я это чувствую. Будь осторожнее.

Габриэль взглянула на небо, потом на брошенные работниками одеяла — и принялась их сворачивать, складывать в фургон. Джед одобрительно кивнул и снова принялся закрывать ящики и закреплять брезент.

Едва только Гэйб кончила работу, пошел дождь. Джед прикрепил над огнем кусок брезента, но это было опасно, так как ветер дул в сторону фургона. Нехотя повар снял брезент, и огонь сразу погас. Такой темной ночи Гэйб никогда не видела. Еще хуже было то, что снова сильно похолодало.

— Поднимайся в фургон, — приказал Джед. — Будет град. Бывают такие градины, что лошадь убить могут.

Но тут девушка услышала, как забеспокоилось стадо. Раздалось жалобное мычание, которое становилось все громче. Заржали находившиеся ближе к лагерю лошади. Оттуда же доносились голоса работников, которые о чем-то спорили.

Увидев, что Джед быстро заковылял к лошадям, Габриэль не послушалась и пошла за ним, держась за едва различимым в темноте силуэтом. Надсмотрщик Джейк и Коротышка выводили лошадей из временного загона и привязывали их по одной к веревке, протянутой между несколькими тополями. Напрягая зрение в темноте, Джед и Гэйб стали им помогать.

Одну за другой они выводили оставшихся лошадей, но вдруг дождь превратился в град. Колючие льдинки молниеносно обрушились на землю, оробевших лошадей и Габриэль. Некоторые градины были с яйцо куропатки. Девушке отчаянно захотелось убежать в фургон, но Джед и погонщики бежать и не думали, а старались успокоить животных. Габриэль не могла поддаться слабости. Уже привычным движением она быстро привязывала испуганных лошадей. Она всерьез боялась за собственную жизнь, но, преодолевая страх, упорно продолжала свое дело. Наконец — ей казалось, что прошло много часов, — сто пятьдесят с лишком лошадей и мулов были надежно привязаны.

Со вздохом облегчения девушка подумала об относительном уюте и безопасности фургона, однако мужчины ходили между лошадьми, успокаивая их, шепча ласковые слова, — и Габриэль присоединилась к погонщикам. Тем временем град стал еще крупнее, тяжелее и чаще. Одежда и шляпа защищали Габриэль, но град бил все больнее. Завтра у нее будет немало синяков.

Одна из лошадей после сильного удара в голову, почти обезумев от боли, попыталась встать на дыбы. Гэйб подошла к ней, стала ее уговаривать, напевать колыбельную Шотландца, которая все еще звучала у нее в душе. И постепенно лошадь успокоилась.

Черное небо прорезали молнии, на мгновение озаряя все вокруг, а потом снова наступала непроглядная тьма. Габриэль притихла, как вдруг услышала какой-то странный гул, и земля заколебалась у нее под ногами.

— Стадо бежит! — отчаянно завопил Джед. — Встань за дерево!

Гул нарастал, Габриэль чувствовала, как дрожит под ее ногами земля. Внезапно повсюду оказались коровы. В панике они мчались напрямик, сворачивая только перед деревьями. Лошади в ужасе вставали на дыбы и рвались с привязи. Небо вновь прорезала молния, град бешено стучал по деревьям. То был настоящий разгул стихии, и никогда в жизни Габриэль не испытывала такого страха.