Дар юной княжны - Лариса Шкатула

— Да объясни ты мне все, Иван! Что ты бормочешь про себя, как деревенский дурачок.

— То, что с тобой случилось, — моя подтвержденная гипотеза; я высказал её ещё перед войной: человеческие органы чувств, как я считаю, со временем настолько усовершенствуются, что человек получит возможность видеть на расстоянии, сквозь землю и прочие препятствия, сможет читать мысли и передавать их на расстояния. Тогда меня высмеяли, как самонадеянного мальчишку. Более того, некоторые ученые утверждали, что человек не только не будет совершенствоваться, а наоборот, начнет деградировать по причине открытий, двигающих прогресс и постепенно освобождающих человека от естественного физического труда. Вследствие контузии, я думаю, у тебя произошел разрыв эволюционной цепочки, а при выздоровлении она замкнулась накоротко. Какие захватывающие возможности для человечества могут открыться! Понимаешь?

— Не все. То, что ты — большой врач, я понял, но что ты делаешь в замке Беков, прислуживая им?

— Это вовсе не замок Беков. Это замок Головиных!

— Юлия рассказывала, что все они умерли, наследников не было, потому замок им и достался.

— Им бы очень хотелось, чтобы наследников не было, но я пока ещё жив! Послушай, Ян, возможно, у нас больше не будет времени спокойно поговорить… Потрогай у меня на голове шрам. Чувствуешь? Сюда вошла пуля. Выходного отверстия нет. Так что, друг мой, осот ты вырвал, а корень остался. Я знаю, в Германии есть врач, который делает операции на мозге, но собой заниматься у меня нет времени.

Иван машинально тронул голову, будто пуля опять напомнила о себе.

— Хочешь знать, кто меня этой пулей наградил? Пан Зигмунд собственной рукой… Наука наукой, а Головины всегда состояли на государевой воинской службе. Началась война, и я поехал на фронт. В одном из боев ранило меня в ногу. Хоть и отстреливались мы до последнего, но патроны кончились, а немцы тут как тут, окружили и взяли в плен. Согнали нас, русских, в чистое поле за колючую проволоку. Медикаментов никаких. К счастью, было лето: нашел я подорожник, ромашку — словом, рана благополучно затянулась. Начали мы с товарищами побег готовить, да тут на беду мою пан Зигмунд появился. Как выяснилось, он давно меня разыскивал, а судьба возьми да преподнеси меня ему, как сыр на блюдечке. Он сначала даже поверить не мог: правда ли, что я — граф; правда ли, что замок мой; действительно ли я — единственный наследник по мужской линии? Знал бы я, чем вызван его интерес, то вырвал бы себе язык!

Он помолчал.

— С той поры меня все мысль гложет, что гибель родных на моей совести. Ведь мог сказать, что однофамилец: мало ли Головиных по белу свету! Может, и не спасло бы их это… Меня убить ему было несложно: спровоцировали попытку к бегству, да и выстрелили в спину. А для верности пан Зигмунд дострелил: в голову.

— Значит, пан Зигмунд не знает, кто его камердинер?

— До последнего времени так думал. Я ведь при встрече с ним заросшим был, бородатым, да и больным, — болезнь никого не красит. Никогда не забуду: я лежал на снегу и кровь медленно вытекала из меня. Пан Бек подошел, пнул ногой и злорадно причмокнул: "Думал, роду Головиных конца не будет? Жаль, отец твой, Глеб Головин, не дожил. Говорил я ему: изведу твой род, могилы предков с землей сровняю, а в твоем замке мои дети и внуки жить будут. Гордец, он только смеялся мне в лицо…" Я умирал, но маленький огонек ещё теплился во мне: мать, сестры, они в опасности, — стучало в моем сердце, не давая ему остановиться.

— И все-таки ты не смог Зигмунду помешать?

— Не смог, хотя Провидение и помогало мне. Ночью, смертельно раненный, смог доползти до ближайшего села и свалился в горячке. Одна добрая женщина, рискуя собой, подобрала и вылечила меня. Прошло не меньше полугода, пока я смог наконец подняться и отправиться к замку. Никому не пожелаю узнать то, что стало известно мне: бандиты поленились даже убрать трупы родных; их только через неделю похоронили жители ближайшего села. Мне рассказали, что мать закололи штыком прямо в постели, а над сестрами надругались и потом изрезали на куски. Убили всех слуг, не пожалели даже двухлетнего сына кухарки. Имена бандитов остались неизвестными, но я-то знал, кто за всем этим стоял…

— За что же пан Зигмунд вас так ненавидел?

— Мне рассказали, что в юности отец с Зигмундом были приятелями и, как водится, любили одну и ту же девушку.

— И твой отец женился на ней?

— В том-то и дело, что нет. На ней женился Зигмунд. Он устроил так, что отец Анны — так звали девушку — оказался на грани разорения и молодой Бек предложил ему спасительный выход в обмен на руку девушки.

— Непонятно: Зигмунд добился, чего хотел. Твой отец, раз ты появился на свет, женился на другой. Откуда ненависть? Может, твой отец с Анной тайно встречался?

— Вряд ли. Та его любовь была первым юношеским чувством. Она прошла как весенний дождь. Отец искренне любил мою мать. А вот Анна, похоже, его не забыла. Через год после рождения Юлии она умерла при странных обстоятельствах. Думаю, Зигмунд убил её в припадке ревности. Впрочем, это только мои предположения.

— И давно ты в замке?

— Почти год,

— Что же ты так долго тянешь со своей местью?

— Месть — не такое простое дело; при том, что Зигмунда его псы охраняют круглосуточно. А я хочу, чтобы даже птенцов в этом гнезде не осталось!

— И ты тоже станешь, как они, штыком в постели?

— Не знаю. Но жалости во мне нет ни к кому!

Кажется, совсем недавно Ольга клялась и божилась, что никогда не вернется к прежним привычкам. Но то ли черт её дергает за язык, то ли никак не повзрослеет, а только она заразила Альку, как прежде её дядя Николя, игрой в рифмование слов, и мальчишка так увлекся, что рифмует все подряд.

Василий Ильич между прочим заметил:

— Что-то много нынче ворон.

Алька тут же:

— Как бы не было похорон.

Ольга толкнула его в бок.

— Прекрати!

А тот:

— Иначе не будет пути?

— Тьфу, — плюнул Аренский-старший, — я уже и себя ловлю на том, что к любому вашему слову тут же рифму ищу. Ну, Ольга, удружила!

— Золотая жила.

— А это к чему? — вмешался Герасим.

— Я и сам не пойму.

— Тогда лучше; чтоб не скучно было.

— Все ясно, — подвел итог Василий Ильич, — если вы и Герасима заразили, значит, от безделья маетесь: пора за работу приниматься… Послушай, Герка, а чего это ты все вслушиваешься да вглядываешься, будто ищейка… Осталось только следы нюхать!

— Боюсь я, Василий, непрошеных гостей. Хотя бы и друзей-махновцев. Эти разбираться не будут: чуть подозрительные — в расход!

— Вот то-то и оно! — нахмурился Аренский. — Думаешь, я даром про работу заговорил? У самого плохие предчувствия… Спрашиваю серьезно: согласен ли ты, Герасим Титов, работать в моем цирке?