Миры Стругацких. Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар - Игорь Минаков

— Карфаген, — машинально поправил его я.

— Что?

— Карфаген должен быть разрушен. Эссо делендум…

— Вот именно! Необходимо вымести весь этот хлам и заменить его новой, передовой идеологией.

— А как же быть с разнообразием?

— С разнообразием чего?

— Мнений, воззрений, верований, наконец. Всего того, что движет культуру и цивилизацию. Вы что, хотите получить общество оболваненных идиотов, жующих жвачку вашей новой идеологии?

— Нет… Зачем же… Вы все превратно поняли, — вкрадчиво сказал Советник и вдруг, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на округлом брюшке, изложил свое представление об идеальном общественном устройстве:

— Разделим общество на группы разной степени информированности. Например, на три. В первую группу будут входить люди с высокой ответственностью, знающие все, что происходит в доверенных им сферах общественного, политического и экономического планирования. Во вторую — люди с ответственностью поменьше, управляющие конкретными отраслями. И, разумеется, в третью — основная масса работников, хорошо знающих свое, и только свое, дело. Кроме вертикального деления будет необходимо провести деление горизонтальное, по профессиональной принадлежности, по степени одаренности, по уровню репродуктивных возможностей…

— Постойте, — остановил его я, — но это же…

— Что, узнаете?

— Но у меня это лишь умозрительная модель, как один из возможных вариантов социокосмического организма. Вариант «Муравейник» — самая низшая ступень.

— Простите, господин философ, но прочие ваши модели всего лишь утопии. Причем опасные утопии. От них за три версты разит большевизмом, — грозно прорычал, не снимая, впрочем, маски благодушия, округлый чиновник.

Я понимал, что спорить бесполезно, но полемическая злость уже закипала во мне.

— Вы не сможете предотвратить естественную утечку информации.

— Сможем. Мы создадим такие барьеры, что каждый, кто попытается нарушить Закон о нераспространении сведений, будет воспринят как опасный лжец. А ложь мы объявим вне закона.

— Постойте, но как же вы собираетесь обойтись без тотальной дезинформации?

— А кто утверждал, что мы собираемся обойтись без дезинформации? Напротив, дезинформация, и именно тотальная, станет естественным барьером на пути к разглашению государственных, профессиональных, коммерческих, личных и прочих тайн.

— Вы запутаетесь в собственной лжи, потому что отличить правду от неправды станет практически невозможно.

— Не запутаемся. Вы — ученые, и вы, господин Кимон, лично — поможете нам в том, чтобы этот идеал общественного устройства смог осуществиться. — На круглом, мягком лице Советника сияло солнце вдохновения.

— Лично я, господин Советник, отказываюсь участвовать в этой затее.

Солнце в лице Советника померкло.

— Я так не думаю, господин Кимон. Вы теперь достаточно много знаете, чтобы отказаться. По сути, вы уже включены в группу подготовки к информационной перестройке массового сознания. Статья, которую я предложил вам написать, всего лишь пустяк. Небольшая проверка на благонадежность. Главная ваша задача — обрисовать концепцию. В конце концов, я не открыл вам ничего такого, чего не было бы в ваших лекциях или, по крайней мере, не вытекало из ваших идей.

— Это ложь! Наглая и беспардонная! — взорвался я.

— Фу, зачем столько шума, — на удивление спокойно проговорил Советник. — Вы прекрасно понимаете, что все вышеизложенное вполне можно вывести из вашей концепции, нужно только напрячь воображение. Сядьте, доктор. Кстати, в этом проекте весьма заинтересован ваш брат — Бруно Кимон, и я его понимаю. В случае удачи его карьера достигнет головокружительных высот.

— ?!

— Пропаганда, министром которой он ныне является, станет не ремеслом, а наукой. Сложнейшей наукой. Стоять в ее основании значит быть благодетелем человечества.

— «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой», — с усмешкой процитировал я. Я уже успокаивался. В самом деле, нет смысла лезть на рожон, когда имеешь дело с безумцами.

— Как это вы верно подметили. Сон золотой! Человечество устало бодрствовать, ему необходим приятный и общественно полезный сон. А спится, как известно, лучше всего тому, кто не знает ничего, что знать не положено. Мы оградим человечество от бремени ненужных тревог.

— При условии, «если к правде святой мир дороги найти не сумеет», — выдавил я последнюю каплю яда.

— ?!

— Впрочем, есть в вашем проекте нечто захватывающее. Пожалуй, стоит поработать над обоснованием этой… — я хотел сказать «галиматьи», — идеи.

— Вот и славненько! — обрадовался Советник. — Ступайте домой, изучите доктрину — это поможет вам правильно политически определиться. В самом деле, подумайте над статьей, а после приходите с вашими предложениями. Двери нашего департамента всегда открыты для вас.

Господин Советник поднялся во весь рост, выкатив брюхо, протягивая пухлую руку для дружеского пожатия. Я, сделав вид, что не замечаю этой руки, заозирался в поисках своей шляпы, которая с некоторых пор лежала на чиновничьем столе.

— Всего хорошего, господин Кимон, — бодро сказал Советник. — Я надеюсь на вашу скромность касательно темы нашей сегодняшней беседы.

— О, я еще не сошел с ума, чтобы распространяться на эту тему, — искренне заверил я его и, почтительно прижав шляпу к груди, поспешил выйти.

Только оказавшись за воротами, я сумел вздохнуть свободно. Улица, примыкавшая к зданию департамента, была пустынна, если не считать грузовика с серо-зелеными солдатами, стоящего на пересечении ее с бывшим проспектом Свободы. Жители Столицы инстинктивно сторонились этого «научного учреждения». О департаменте в городе ходили тяжелые слухи. Поговаривали, что будто бы в этом особнячке ставят бесчеловечные опыты на душевнобольных.

Получив повестку, я не почувствовал страха, то есть у меня не было опасений, что лично мне может что-то угрожать. Преобладала досада — наверняка ведь придется менять ставшую уже привычной схему жизни, но все-таки разговор с толстым Советником меня обеспокоил.

«Вот сволочь, — думал я, шагая по проспекту к своему дому, — не поленился проштудировать лекции, а ведь там черт ногу сломит от латыни».

Этой ночью на меня опять нашло. Осторожно, чтобы не разбудить жену, я выбрался из-под одеяла и пробрался в кабинет, не зажигая нигде света. Свет для меня был самым мучительным проявлением мира в такие часы. В кабинете я нащупал кресло и собирался уже сесть, но новое острое желание остановило меня. К счастью, за окном шел дождь. Я распахнул обе створки и замер, с наслаждением вдыхая пронизанный ледяными каплями воздух…

Это было как беременность. Огромная, космическая беременность пустотой, и я чувствовал эту сосущую пустоту внутри себя. Временами мне казалось, что стоит только открыть рот, как воздух со свистом устремится в мой внутренний вакуум, увлекая книги, пыль, бумаги, а изо рта глянут тусклые медяки звезд. И что-то присутствовало в этой «пустоте внутри», внутри и одновременно вовне, и это было новым, совсем новым…