Imperium - Александр Айзенберг

Можно подумать!… Хохот стоял над полем. Это смешно: под черным небом много людей и все смеются. Смех был немного надорванный. Шутили теперь многие: «Иди ко мне».

– Нет, уж ты иди ко мне.

– Ну, иди, иди ко мне!

– Иди, иди.

____________________

Из города ночью приходили женщины и приносили вителлианцам пищу и питье. Их было много, они искали своих, а не найдя, подходили к живым.

Марцеллина искала Секста – сына Тита Цессония. Своего сына она не надеялась найти – в лагерь флавианцев пройти было сейчас невозможно. Она шла среди вителлианцев – живых и мертвых. На поле был перерыв. Перерыв на обед. Обед или ужин, или завтрак?… Обед, наверное… был у вителлианцев, а они не только ели и пили сами, но предлагали и своим противникам – почти все знали и узнавали друг друга.

Марцеллина увидела наконец того, кого искала. С ввалившимися глазами, с перевязанной головой он напряженно куда-то всматривался. Увидев соседку, он молча взял у нее узелок, развязал его. Она торопливо передавала ему приветы от отца, знакомых, спрашивала, как он себя чувствует; интересовалась, что ему еще принести. Секст выпил залпом стакан вина, поскреб ногтями отросшую щетину. Затем, не говоря ни слова, остановил обиженную таким невниманием Марцеллину и вышел вперед, держа в руках все продукты, которые она принесла. Рядом с ним было тихо: в нем узнали того, с замотанной головой, кто смешно шутил. Какой-то визг полетел к флавианцам: «Вибенний! Вибенний! Это же ты! А это я – Секст!… Вибенний, здесь твоя мать! Марцеллина здесь!… Вибенний, это все она принесла. Вот! Вот!… Возьми, товарищ, ешь. Это не меч, а хлеб. Вот бери, это не щит, а стакан вина я тебе предлагаю, чтобы, если ты меня убьешь или я тебя, – нам было бы легче умирать, и чтобы мы прикончили друг друга не утомленной и обессиленной рукой. Такие поминки устраивают нам Вителлий и Веспасиан, прежде чем они заколют нас как жертву за упокой уже павших душ».

____________________

Цирк, как всегда, был забит до отказа. Бега – есть бега. Что бы себе кто не думал – это бега. Эпулон, Нигр, Бруций, Мерула и Квадрат сидели, как обычно, на 21 трибуне. Полиник был участником, а Марцеллина – это уже никого не удивляло – опаздывала. По проходу мимо них протопали легионеры Антония Прима.

– О! Парни нашего города! – с кислым энтузиазмом сказал Мерула. – Чтоб они только головы себе поломали!

– Что ты так переживаешь? В моем «Угольке» тоже переломали все. А что делать? Жизнь такая. – Бруций сплюнул.

– Вы что думаете, уже все? – Цессоний прикрылся рукой от солнца. – Около цирка кто-то кричал, что его убивают. Город не узнать. Безобразный город стал… Ты хоть взял что выпить?… Бруций!

– Берите виноград! Смотрите, какой красивый виноград!… Ви-иногра-ад! Кому-у виноград…

– А?… Да, взял. Старый пьяница, не можешь не попьянствовать?… Ну, как вино?…

Что-то булькнуло… Потом Цессоний ответил: «Как моя жизнь».

– Когда они уже начнут? – У Эпулона начали стучать колени. Нигр смотрел на Квадрата и думал: «И чего он молчит все время… А руку ему, видно, перебили, когда насиловали дочку Мерулы. Симпатичная девочка… И ножки хорошие. Жалко…» Нигр откашлялся, огляделся, еще раз откашлялся. Потом спросил Мерулу о дочери. Врач смотрел на арену. Не поворачиваясь, он ответил бывшему гладиатору: «А как она может себя чувствовать после Вибенния и его четырех приятелей?… Он, оказывается, ее давно любил. А! Что я могу иметь против него? Приличный римский парень: два раза убил; три раза изнасиловал – больше ничего не было… Настоящий защитник нашего квартала… О-о, вот и Марцеллина. Как ты сегодня вовремя пришла?… А что это за синяк под глазом?

– А… Пустяки, Вибенний искал свою торбу.

– Что за торба?

– Ну, он в нее все барахло, которое награбил, запхал. О видели, бы вы эту торбу! Как цирк! Весь Рим можно запихать. Настоящая мечта оккупанта. Да! Как вам понравится? Воды нет. Со всеми этими делами можно завоняться. Я только успела принять ванну, и вода кончилась.

– Разве это жизнь? Приходишь домой, хочешь отдохнуть, а вместо этого начинают болеть мозги: есть вода? нет? – вмешался Эпулон.

– Мозги… Мозгов нет все равно: разве так поворачивают?

– Вечно этот Нигр. Сейчас еще разминка.

– Слышите, пока я ванну принимала… Знаете хромого старичка? Он на углу рыбой торгует… Убили. Как раз я ванну принимала. Это кошмар… А в это время… У меня квартирант. Скромный. Привел сегодня девушку. По всему видно: патрицианка, из приличной семьи. А кожа какая! Просто, красавица. Прямо посреди белого дня!… И как раз старичка того стали убивать. Она что-то ему стала шептать, а он ей: «Ничего, ничего. Давай быстрее, чтоб успеть, пока они сюда не пришли». Я нарочно прошла, якобы полотенце забыла. Он даже головы не повернул.

– А она?

– Она глаза закатила. Ничего, естественно, не видит и стонет. Ужас!

– Что ужасного?… Я уже ничему не удивляюсь.

Мерула закрыл глаза… Он пытался вспомнить строчку из какого-то захудалого поэта. Кажется так… «…Крови потоки, мертвых тела, безумная ярость и ленивый разврат владеют столицей…» Нигр увидел появившегося ца своей колеснице Полиника: «По-ли-ник! По-ли-ник!» Тот в реве или услышал, или по привычке приветственно махнул в сторону 21 трибуны. Ветеран арены заорал еще громче, Марцеллина свистела. Бруций между тем с кем-то о чем-то договаривался. Эпулон с Квадратом спорили, кто победит. Причем Квадрат помимо мотания головой даже сказал несколько слов: – «Полиник? Нет. Сегодня – Диокл».

Публий Децимий Эрот Мерула… Публий Децимий Эрот Мерула. Мерула… Так меня зовут… А кто-то орет: «Гибель грозит Риму, если та лошадь, на которую я поставил, не придет первой!…» Кто-то орет… Странно… Зачем все нужно?… Я не могу понять: и раньше Рим видел легионы Суллы и Цинны и их жестокость. Но только теперь появилось это чудовищное равнодушие. Никто не отказывается от обычных развлечений… Никто. И я тоже. Такой же подонок. Так хоть расслабишься. Забудешь обо всем. Поговоришь… Время проходит. Так проходит время… А, а интересно все же: почему? Почему все равно? Всем все равно… Наверное, дошло, наконец, чего все это стоит. Надоело. Надоело за кого-то голову ставить. Надоело… Нерон, Гальба, Отон, Вителлий, Веспасиан… Кому они нужны, чтобы за них столько людей… Пусть сами…

– Начинают! Начинают!

Марцеллина наклонилась к Цессонию: «Ты знаешь про Секста? Это тот самый солдат из германской армии…» Мерула внимательно посмотрел на старого вояку, кивнувшего головой и не оторвавшего взгляда от арены.

____________________

Было тихо. Почему-то стало тихо. Вителлий понял, что Рим взят, и он один остался во дворе. Живот был немного холодный. Что-нибудь умное, может быть, даже историческое он должен был сделать и не знал что. Как в детстве было страшно одному. Не хотелось больше оставаться здесь. Вителлий осторожно, на цыпочках вышел из своих покоев. Так же, крадучись, он шел по дворцу – огромному пустынному дворцу. Что-то шелестело, стучала неплотно прикрытая дверь… Император шел по дворцу. Открывал одну дверь, затем еще… Много дверей… И все они вели в пустоту… Пустое место… Пустые комнаты… Пустая пустота о чем-то сухо говорила… Абсолютно неразборчиво… Но он понимал, отскакивал и аккуратно прикрывал двери… Скоро он устал. Все-таки, большой вес и возраст. Пятьдесят семь… Пятьдесят семь… Никого. Наверное. Надо. Спрятаться. Куда? Куда-нибудь…