Комедианты неведомо для себя - Оноре де Бальзак

— Что вам угодно, сударь? — спросила г-жа Фонтэн. — Гадание за пять франков, за десять франков или большое гадание?

— Гадание за пять франков — и то уж очень дорого, — ответил Газональ, делая нечеловеческие усилия, чтобы не поддаться воздействию окружающей обстановки.

В ту минуту, когда он попытался сосредоточиться, какие-то дьявольские звуки заставили его подскочить в кресле: это закудахтала черная курица.

— Уйди, доченька, уйди, этот господин не хочет тратить больше пяти франков. — Казалось, курица поняла свою хозяйку: она уже подошла было совсем близко к картам и степенно вернулась на свое место.

— Какой ваш любимый цветок? — спросила старуха голосом, в котором клокотала мокрота, непрерывно душившая ее.

— Роза.

— Какой цвет вам наиболее приятен?

— Голубой.

— Какое животное вы предпочитаете всем другим?

— Лошадь. Но к чему все эти вопросы? — спросил в свою очередь Газональ.

— Те состояния человека, которые предшествовали нынешнему его бытию, связывают его со всем живущим, — наставительно изрекла старуха. — Здесь — источник его инстинктов, а инстинкты определяют его судьбу. Что вы едите охотнее всего: рыбу, дичь, мучное, говядину, сласти, овощи или фрукты?

— Дичь.

— В каком месяце вы родились?

— В сентябре.

— Покажите вашу руку.

Госпожа Фонтэн очень внимательно рассмотрела линии руки Газоналя. Все это она проделала серьезно, без колдовских ухищрений, столь же естественно, как нотариус, прежде чем составить деловую бумагу, расспрашивает своего клиента о его намерениях. Старуха долго тасовала карты; затем она предложила Газоналю снять и разделить их на три кучки; снова взяла карты, разложила их рядами и рассмотрела так внимательно, как игрок разглядывает все тридцать шесть номеров рулетки, прежде чем поставить на один из них. Газональ весь похолодел: он уже не соображал, где находится; но его изумление достигло предела, когда страшная старуха в зеленом засаленном мешковатом капоте, с накладными буклями, в которых было гораздо больше черных ленточек, чем волос, завивавшихся наподобие вопросительных знаков, стала сиплым от одышки голосом выкладывать ему все, даже тщательно скрываемые им события его прошлой жизни; она точно определила его вкус, характер, привычки, упомянула даже, о чем он мечтал в детстве, рассказала обо всем, что могло иметь на него влияние, о его несостоявшейся женитьбе и о том, почему так случилось; точно изобразила женщину, которую он некогда любил, и, наконец, сообщила, откуда он приехал, из-за чего судится, и так далее.

Газональ сперва предположил, что все это — подстроенная кузеном Леоном мистификация; но едва ему явилась эта мысль, как он уже понял всю нелепость такого заговора и застыл в изумлении перед поистине дьявольской силой, воплощенной в существе, обладавшем лишь теми чертами человеческого облика, которые воображение художников и поэтов во все времена считало самыми отталкивающими, — в уродливой, страдающей одышкой старушонке, беззубой, с бескровными губами, приплюснутым носом, белесыми глазами. Теперь в зрачках г-жи Фонтэн горела жизнь, в них искрился луч света, пробившийся из глубин будущего или из преисподней. Прервав старуху, Газональ невольно спросил, для чего ей нужны курица и жаба.

— Чтобы предсказывать будущее. Посетитель сам, наудачу, рассыпает зерна по картам. Клеопатра склевывает их; Астарта ползает рядом в поисках пищи, которую ей бросает посетитель, и оба эти поразительно умные существа никогда еще не ошибались, не хотите ли посмотреть их за работой? Вы узнаете будущее. Цена — сто франков.

Газональ, устрашенный взглядом Астарты, поклонился зловещей г-же Фонтэн и опрометью бросился в прихожую. Он был весь в поту; ему чудилось, что он побывал в когтях у самого дьявола.

— Уйдем скорей! — крикнул он обоим художникам. — А сами-то вы обращаетесь когда-нибудь к этой ведьме?

— Я не берусь ни за одно важное дело, не узнав предварительно мнения Астарты, и никогда еще в этом не раскаивался, — ответил Леон.

— А я жду приличного состояния, которое мне посулила Клеопатра, — подхватил Бисиу.

— Меня бросает то в жар, то в холод! — вскричал южанин. — Если я поверю в то, что вы говорите, я должен буду уверовать в колдовство, в сверхъестественную силу!

— Что ж, это было бы вполне естественно, — заметил Бисиу. — Среди лореток — каждая третья, среди политических деятелей — каждый четвертый, добрая половина художников советуются с госпожой Фонтэн. Известно даже, что она служит Эгерией одному из министров.

— Она предсказала тебе будущее? — спросил Леон.

— Нет, хватит с меня прошлого. Но если она может с помощью своих страшных помощников предсказывать будущее, — продолжал Газональ, пораженный блеснувшей у него мыслью, — то как же она могла проигрывать в лотерее?

— А! Ты затронул одну из величайших тайн оккультных наук, — ответил Леон. — Стоит только тому внутреннему зеркалу, в котором для этих людей отражается будущее и прошлое, хоть слегка замутиться от дуновения личного чувства или мысли, чуждой той силе, которую они приводят в действие, как ворожей или ворожея теряют способность видеть сокрытое, так же как художник, привносящий в свое творчество политические или деловые соображения, теряет свой талант. Не так давно человек, обладавший даром предсказывать по картам, соперник старухи Фонтэн, занимавшийся преступными делами, не сумел верно погадать самому себе и заблаговременно узнать, что его арестуют, предадут суду присяжных и осудят. Госпожа Фонтэн, из десяти раз восемь правильно предсказывающая будущее, не могла предугадать, что она в лотерее проиграется в пух и прах.

— Так же обстоит дело и с магнетизмом, — заметил Бисиу. — Нельзя замагнетизировать самого себя.

— Ну вот! договорились до магнетизма! — вскричал Газональ. — Да вы, видно, знаете все на свете!

— Друг мой Газональ, — с важным видом изрек Бисиу, — чтобы иметь право смеяться надо всем, нужно все знать. Что касается меня, я живу в Париже с детства, и мой карандаш кормит меня здесь за счет смешного: пять карикатур в месяц... Вот мне и приходится зачастую высмеивать многое, во что я сам верю!

— Перейдем к иного рода упражнениям, — предложил Леон, — отправимся-ка в палату; там мы устроим дело кузена.

— Вот это уж относится к области высокой комедии, — сказал Бисиу, подражая тону Одри и Гайара; мы разыграем первого же оратора, который нам встретится, и вы убедитесь, что в палате, как и повсюду, парижскому говору свойственны только два ритма: корысть и тщеславие.

Когда они снова усаживались в карету, Леон обратил внимание на мчавшийся мимо кабриолет и знаком руки дал седоку понять, что хочет поговорить с ним.

— Это Публикола Массон, — сказал он Бисиу. — Я хочу попросить его прийти ко мне в пять часов, после заседания палаты. Кузен увидит самого невероятного из всех чудаков...

— Кто это? — осведомился Газональ, пока Леон беседовал с Публиколой Массоном.