Наследники Борджиа - Виктория Дьякова

— А что ж такое наговорил-то он, батюшка! — всплеснула руками Лукинична. — Что же станется-то с нами, государь?

— Ты не голоси зря, народ тревожа, — прикрикнул на нее князь. — От дедов известно: пришла беда — отворяй ворота. Да Господь милостив — выдюжим с Божьей помощью. Посланец-то как бы не помер, а?

— Да я сейчас, сейчас, государь, — старуха быстро юркнула в соседнюю дверь и тут же появилась с широкой медной мушормой в руке, в которой плескалась крепко заваренная можжевельником настойка.

— Живехонек, живехонек, — бормотала себе под нос Лукинична, прикладывая иноку ко лбу и вискам смоченные в настойке тряпицы, — только давно не ел ничего. Вот придешь в себя, накормим тебя, бедолага…

Оставив Лукиничну с монахом, Никита снова вышел на крыльцо. Столпившись перед домом, приехавшие с Белого озера дворовые бурно обсуждали услышанную только что новость. Бабы плакали, утираясь кто платком, а кто и рукавом рубахи. Мужики спорили между собой: какой же все-таки окаянный супостат посмел подступиться к монастырю, и воинственно трясли в воздухе сжатыми кулаками, угрожая неведомому ворогу.

С появлением князя тут же воцарилась гробовая тишина. Все взоры, полные немых вопросов и затаенных надежд, устремились к нему. Слышно было даже как жужжит грузная навозная муха в щели подклета княжеского дома. В невеселой задумчивости Никита спустился со ступеней. Слуги окружили его плотным кольцом.

Но тут от самых ворот усадьбы донесся дробный топот копыт, разорвавший вечернюю тишину сада.

— Князь Ибрагим, Юсуф-мурзы сынок скачет… — сообщил Никите запыхавшийся Сомыч. И действительно через мгновение из окутанной лилова-тым туманом аллеи, ведущей к дому, появился золотисто-буланый аргамак Ибрагима. Поджарый горский скакун с неистовой прытью ворвался на площадь перед домом и застыл, склонив голову и кося по сторонам налитыми кровью глазами. Ни один волос на его густой черной гриве не шелохнулся.

Ибрагим спрыгнул с коня и, кинув поводья Сомычу, устремился к Никите. Он был одет сплошь в черное, только сапоги да епанча поверх кафтана, подбитая соболем, — синие.

Когда он приблизился, Никита заметил, что в темно-коричневых узких глазах потомка ногайских ханов стоят слезы. Он сразу все понял и, шагнув навстречу другу, с затаенной тревогой спросил:

— Юсуф?

Ибрагим печально склонил голову.

— Отец кончился, — помертвевшим голосом сообщил он. — Утащил его за собой иноземец треклятый. Всю ночь стоял как вкопанный, а под утро схватил костлявыми ручищами своими отцову душу и уволок за собой… Кабы знать, кто повинен в том, жизни бы не пожалел, чтоб посчитаться с супостатами! — воскликнул с отчаянием.

— Крепись, Ибрагим, — Никита сочувственно обнял Юсупова. — Не зря сказывают на Руси издревне: беда в одиночку не ходит. Не один ты принес мне черную весть сегодня. Один брат мой двоюродный голову на плахе сложил — еще солнце не село. Да не от царского палача смерть принял — от такого же кинжала, что и отца твоего погубил. Второй брат мой Афанасий завтра на эшафот взойдет, оклеветанный, и даже Господь Бог ему уже не помощник. Князь Алексей Петрович между жизнью и смертью мечется, того и гляди последует за ними. Тетку Емельяну в монастырь упекли по навету. А с Белого озера гонец прискакал. Супостаты эти, что всему роду нашему беды понаделали и с коими ты посчитаться мечтаешь, осадили Кириллову обитель и осквернить желают святыни наши. Тяжела кручина легла нам на плечи. Но нельзя нам горевать, Ибрагим. Братишка мой младой, Гришка, один супротив басурманского полчища бьется. Надежа у монахов на Белом озере только на помощь нашу осталась. Так что завтра поутру, как солнце встанет, поскачу в Слободу к государю, просить стрельцов на поддержку, а коли не даст — что ж, знать судьбина наша такова: одним за родной край драться. Некуда отступать — всех родичей наших злая сила извела, так что же позволим ей души наши покалечить?

— Я поеду с тобой на Белое озеро, Никита, — смахнув слезы, решил Ибрагим. — Ларец ненавистный, что беды столько наделал, утоплю в пучине, чтоб никогда и не видел его никто из живых…

— Спасибо тебе, Ибрагим, — горестно улыбнулся Никита, — отправляйся покуда домой, матери и брату поклонись, от меня и от брата моего старшего князя Алексея Петровича. С отцом простись за себя, и за нас тоже. Да готовь саблю и шестопер булатный. Выговорю я для тебя разрешение у государя со мной поехать, а как приеду из Слободы, с войском или без него, поскачем на Белое озеро к монастырю. Каждая минута дорога нам. Гришка там один, зеленый совсем он. Как ему с такой силой справиться!

— Памятью отца клянусь! — Ибрагим яростно сжал в кулаке рукоятку висевшего у него на поясе кинжала. — Ни одного супостата живым не оставлю. Всех собственными руками уничтожу. До завтра, Никита. — Юсупов и князь Ухтомский снова крепко обнялись. — Как поутру на Архангельском соборе колокол зазвонит — я у тебя буду и людей своих приведу, кто решится.

Ибрагим снова подошел к своему аргамаку, нетерпеливо грызущему удила в ожидании хозяина. Ободряюще похлопал коня по крутым бокам, покрытым малиновым чепраком, сплошь усеянным серебряными бляхами. Затем вскочил в седло и, еще раз махнув Никите на прощание рукой, быстро растаял в темно-синем сумраке аллеи.

Проводив Ибрагима, Никита приказал всем дворовым разойтись, а Сомычу — приготовить все к завтрашнему выступлению. Затем он вернулся к посланцу Геласия. Монах уже пришел в себя. Вокруг него хлопотала Лукинична. Груша принесла пирогов да каши молочной с медом. Никита ободряюще похлопал монаха по плечу:

— Завтра поутру поеду просить у государя войско на подмогу, — сказал он обнадеживающе, — но если не откликнется государь на прошение мое, сам поеду, один, да Ибрагима Юсупова с его людьми с собой возьму. Народ белозерский, всех от мала до велика, поднимем…

— Правда твоя, государь, — согласно закивал головой Арсений, — да хранит тебя Господь…

— Государыня все еще у Алексея Петровича? — спросил у прислуги князь.

— Да нет, к себе поднялась, — живо откликнулась Груша, подливая в вареную лапшу в глиняной миске свежего варенца с медом. — Сказалась, что плохо почувствовала себя, просила не тревожить покуда.

* * *

Узнав об осаде монастыря и едва дождавшись, когда Никита вслед за Сомычем выйдет из дома, Вассиана поспешила в свою келью. Здесь ее встретил капитан де Армес. События всех прошедших дней, в том числе и только что минувшего, никак не сказались на испанце. Он как обычно был подтянут, аккуратен и невозмутим. Как только дверь за княгиней закрылась, Гарсиа низко поклонившись, сообщил, предупреждая е вопросы:

— Еще одно дело свершилось, госпожа. Мурза кончился нынче в полдень. Граф Паоло де Монтерос-со призвал сеньора Юсуфа сопроводить его в прогулке по Щелям Ада. Сеньор не мог отказаться, — на губах Гарсиа мелькнула злая усмешка. — А вот трофеи еще одного нашего большого друга, покинувшего нас сегодня. — Он вытряхнул из небольшого капового сосуда оранжевые топазы с кафтана Андомы. Волшебные камни, упав на покрывало кровати, радостно заиграли всеми цветами радуги. Затем обратились в ярко-розовые, лиловые и обольстительно фиолетовые. Черный пифон, дремавший по обыкновению на хозяйской подушке, почуяв их присутствие, сполз на покрывало, обвил камни своим телом, и топазы успокоились, приняли прежний зеленовато-оранжевый цвет.