Порочная невинность - Нора Робертс

«И все-таки жалко его руки», – подумала она, ныряя под нависшие мхи. Они в самом деле очень красивы, с длинными пальцами, широкой ладонью. Просто ужасно было видеть их в ссадинах и кровоподтеках.

Но Кэролайн тут же рассердилась на себя и попыталась подавить малейшие проблески симпатии. Как только он лениво и величественно, хотя и слегка прихрамывая, удалился, женщины сразу же стали шушукаться о нем и какой-то Эдде Лу.

Кэролайн глубоко вдохнула воздух, напоенный запахами зелени, и улыбнулась про себя. По-видимому, неотразимый выхоленный мистер Лонгстрит сел в лужу! Его девица беременна и требует с пеной у рта, чтобы он на ней женился, а ее папаша, по слухам, склонен разгуливать с заряженным ружьем.

Кэролайн подошла к воде и сразу же ощутила блаженную прохладу. Господи, до чего же далеко от нее Филадельфия! И могла ли она даже вообразить, что ей будет так интересно выслушивать сплетни о местном донжуане?

Нет, ее получасовая поездка в город определенно доставила ей большое удовольствие. Все эти женские разговоры о детях, о стряпне – и о сексе. Кэролайн улыбнулась. Да, независимо от того. Север это или Юг, но, когда женщины собираются вместе, они всегда говорят о сексе. Самая любимая тема! И здесь они обо всем этом говорят так откровенно. Кто с кем спит и с кем не спит…

Наверное, причина в постоянной жаре, подумала Кэролайн, садясь на поваленное дерево, чтобы посмотреть на воду и послушать музыку наступающего вечера.

Она была рада, что приехала в Инносенс. С каждым днем она чувствовала, как все больше исцеляется. Тишина, знойное солнце, которое иссушает тело, но, как ни странно, прибавляет жизненных сил, незатейливая красота воды, затененной деревьями… Она даже привыкла уже к ночным звукам и к черной, как сажа, деревенской темноте.

Накануне Кэролайн проспала целых восемь часов не просыпаясь – в первый раз за много недель. И проснулась без своей обычной мучительной головной боли. Да, одиночество и безыскусность провинциальной жизни явно начинали оказывать свое воздействие.

Корни, само наличие которых так яростно отрицала ее мать, давали о себе знать, они оживали, укреплялись. Оказывается, ничто не могло выкорчевать эти корни, да никто и не собирался больше выкорчевывать их. Она даже может снова попытаться удить!

При этой мысли она засмеялась, подошла еще ближе к воде и увидела плоский камешек у самой кромки. Любопытно, сможет ли она бросить его так, чтобы он не сразу канул на дно, а как бы пробежался прежде по воде? Еще один, почти забытый образ: здесь, вот именно здесь, стоял когда-то дедушка и учил ее бросать камешки таким особенным способом.

Радуясь обретенному воспоминанию, Кэролайн наклонилась, чтобы поднять камешек. Странно, но ей вдруг показалось, что кто-то на нее смотрит. Смотрит в упор. По спине еще не успели пробежать первые мурашки страха, а она уже краешком глаза заметила что-то белое. Кэролайн повернула голову, всмотрелась и застыла на месте от ужаса. Даже крик заледенел в горле.

Да, на нее смотрели в упор глаза, которые ничего не могли видеть. Над темной рябью воды поднималось чье-то лицо, спутанные светлые волосы зацепились за корни старого дерева.

Дыхание Кэролайн стало прерывистым, оно вырывалось из горла короткими скулящими всхлипами, пока она, спотыкаясь, пятилась назад. «Не смотри, не смотри!» – говорила себе Кэролайн, но не могла отвести глаз от этого лица, от того, как вода плескалась у подбородка, как солнечный луч мерцал в плоском, ничего не видящем безжизненном взгляде. И лишь когда ей удалось наконец закрыть свое лицо ладонями, она смогла набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы крикнуть. Крик отозвался эхом, ударившись о темную воду, и вспугнул птиц с веток деревьев.

Тошнота уже почти прошла. Кэролайн отставила стакан, сделала глубокий вздох и стала ждать, когда Берк Трусдэйл покажется из-за деревьев.

Он не попросил ее пойти вместе с ним: очевидно, ему достаточно было один раз взглянуть на нее, чтобы понять, что она не сможет пройти и десяти шагов. Даже сейчас, когда она сидела на верхней ступеньке крыльца и руки у нее почти перестали дрожать, Кэролайн не могла вспомнить, как добралась от пруда до дома.

Кажется, она потеряла по дороге туфлю. Одну хорошенькую сине-белую туфлю из пары, купленной несколько месяцев назад в Париже… Остекленевшими глазами Кэролайн уставилась на босую ногу, испачканную грязью и травой, потом нахмурилась и движением носка сбросила вторую туфлю. Пусть уж лучше обе ноги будут босые. Ведь, в конце концов, кто-нибудь может подумать, что она сошла с ума, раз сидит здесь в одной туфле. Особенно если учесть, что в ее пруду плавает мертвое тело…

Но тут желудок Кэролайн опять сжала судорога, она испугалась, что сейчас исторгнет из себя всю тепловатую воду из-под крана, и уронила голову на колени. Как же она ненавидит эту свою слабость! Ненавидит страстно, как может ненавидеть лишь человек, недавно выздоровевший после долгой изнурительной болезни. Слабость и неумение себя контролировать…

Сжав кулаки, Кэролайн постаралась собрать все свои душевные силы и оттащить себя от края опасной пропасти. Какое право имеет она быть такой слабой, ранимой и сходить с ума от страха? Ведь она живет, она жива, она в полной целости и сохранности. В отличие от той бедняжки…

Когда в подъездную аллею въехал автомобиль, Кэролайн подняла голову и поднесла вялую ладонь к глазам, чтобы получше разглядеть большой пикап, пробирающийся сквозь чересчур длинные ветви деревьев, обвитые диким виноградом.

«Давно надо было их обстричь», – машинально подумала Кэролайн. Она слышала, как ветки хлещут по кузову с уже поцарапанной кое-где краской. В сарае должны быть садовые ножницы. И лучше всего этим делом заняться с утра пораньше, до наступления жары…

Машина остановилась возле автомобиля шерифа, и из нее вылез худой, как проволока, человек с галстуком красного цвета, туго завязанным узлом на сморщенной индюшачьей шее. На нем была белая рубашка с короткими рукавами и белая шляпа на густых угольно-черных волосах. Под глазами висели мешки, под подбородком – складки кожи, словно когда-то лицо было полным. Черные слаксы удерживались в должном положении красными подтяжками, на ногах сияли гуталинным блеском тяжелые черные туфли. Кэролайн они показались армейскими. Однако потрескавшийся врачебный саквояж выдавал профессию владельца.

– Вы, должно быть, мисс Кэролайн Уэверли? В другое время или в другом месте, услышав этот пронзительно-тонкий голос, Кэролайн улыбнулась бы. Он звучал, как голос продавца подержанных автомобилей из телевизионной рекламы.

– Я доктор Шейс, – доложил человек, уже поставив ногу на первую ступеньку. – Я наблюдал вашу бабушку и дедушку почти двадцать пять лет. Мне позвонил Берк и сказал, что уже едет сюда. Он, судя по всему, уже здесь?

Кэролайн старательно кивнула.

– Как поживаете?

– Лучше не бывает.

Его острый профессиональный взгляд сразу распознал симптомы шока. Однако Шейс не стал спешить, а вынул огромный белый носовой платок и вытер шею и лицо. Хотя он мог двигаться достаточно быстро, предпочитал именно такой способ действий – осторожный и неторопливый, словно все время находился у постели больного.