Свободный полет одинокой блондинки - Эдуард Тополь

— Вот тебе за сегодняшнюю работу, — говорит ей Гжельский и кладет на стол десять стодолларовых купюр…

Писк мобильного телефона прервал этот просмотр, Алена остановила кассету и из сумочки достала звенящую трубку.

— Алло!

— Привет, красавица! — прозвучал в трубке голос Красавчика. — Ты уже все посмотрела?

— Что тебе нужно? — холодно спросила Алена.

— Нам нужно увидеться. Я жду тебя вечером в Париже, на Елисейских полях, в ресторане «Фукетс».

— Я не могу. Я занята.

— Если ты не приедешь, завтра твой жених получит ту же пленку.

— Ты мерзавец!

— Возможно. Но это не меняет наших планов. Восемь вечера, ресторан «Фукетс».

— Я тебя убью!

— Конечно, дорогая. Вечером на Шанз Элизе! — И в трубке прозвучали гудки отбоя.

Сообщив изумленному Франсуа о своей срочной, но недолгой поездке в Париж и пообещав ему к полуночи вернуться, Алена, сдерживая бешенство, уже через двадцать минут неслась в открытом «мерседесе» из Вильфранша в Ниццу, украшенную еще не снятой рождественской иллюминацией. Рядом с Аленой на пассажирском сиденье лежали ее норковая шубка и сумочка с пистолетом.

В аэропорту, на поле для частных самолетов, она пересела в небольшой реактивный «Гольфстрим», принадлежащий Франсуа, и самолет, взлетев, развернулся над морем и поплыл на север…

«Господи! — думала Алена, глядя в иллюминатор и не видя за ним ничего. — Какая же я идиотка! Этого мерзавца, негодяя и подлеца я называла принцем и любила всю жизнь…»

В Париже был снег, новогодняя иллюминация и праздничная суматоха. Уличные торговцы в красных костюмах Санта-Клауса продавали горячие жареные каштаны, дети катались в скверах на осликах.

Набросив норковую шубку и велев пилоту «Гольфстрима» ждать ее, Алена на такси поехала из аэропорта к центру. Занятая своими мыслями, она не замечала, что на всем пути от Орли ее сопровождала еще одна машина — черный «фиат». Впрочем, ни такси, ни «фиат» до Елисейских полей не добрались — украшенная миллионами лампочек и гирлянд Шанз Элизе уже был оцеплена полицейскими барьерами.

— Мадам, — сказал таксист, — дальше нам не проехать, тут все перекрыто в связи с новогодним карнавалом.

— Хорошо, я пойду пешком.

Алена расплатилась с таксистом, он пожелал ей счастливого Нового года, и она пошла к Елисейским полям.

Следом за ней двигался мужчина с черной повязкой на правом глазу.

Вокруг были потоки предновогодней толпы, тысячи туристов и парижан запрудили все тротуары, в распахнутых дверях роскошных магазинов стояли зазывалы в костюмах Санта-Клауса. Они названивали в колокольчики, поздравляли прохожих с наступающим Новым годом и на всех языках мира зазывали в магазины за последними покупками…

Алена подошла к ресторану «Фукетс».

— Мадемуазель? — сказал ей швейцар.

— Меня там ждут.

Он открыл дверь:

— Прошу вас…

В ресторане еще было пусто, но столы уже были накрыты к празднику, и музыканты тихо играли, готовясь к длинному и бурному новогоднему вечеру.

Войдя в зал, Алена тут же увидела Красавчика.

Празднично одетый в черный смокинг, он сидел в центре зала, лицом к двери, за столиком, украшенным цветами и ведерком с шампанским. Увидев Алену, он встал и, глядя ей в глаза, улыбнулся своей неотразимой улыбкой.

— Здравствуй, дорогая. Спасибо, что прилетела.

— Здравствуй, Игорь, — сдержанно сказала она.

Приняв у нее шубку, он подвинул ей стул.

Алена села за столик, сняла перчатки, положила их в сумочку.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он, садясь напротив.

— Ты тоже. Чего ты хочешь?

Алена достала из сумочки сигареты, он предложил ей огонь.

— Я не знал, что ты куришь…

— Я спешу, — перебила Алена. — Чего ты хочешь?

— Я хочу с тобой попрощаться.

Красавчик сделал знак официанту, тот подошел и налил им шампанское в бокалы.

А за окнами ресторана публика все прибывала и прибывала на Шанз Элизе, там готовилось новогоднее шествие.

Красавчик поднял бокал:

— У меня есть тост. Я хочу выпить за нас с тобой. А точнее — за тебя. Ты — лучшее, что было в моей жизни…

Алена саркастически усмехнулась:

— Спасибо. И все-таки тебе от меня что-то нужно. Не так ли?

— Да, дорогая.

— Что?

— Один танец, — сказал он с улыбкой.

Алена молча смотрела ему в глаза. Во всем его облике была уверенность в его неотразимости и власти над ней, и глаза его излучали все тот же, как тысячу лет назад, лукавый и обволакивающий свет.

— Понимаешь, дорогая, — сказал он, посмотрев в окно, — через несколько часов настанет новый год и начнется твоя новая жизнь. Наверно, мы больше никогда не увидимся. Но сегодня, пока ты здесь… Помнишь Испанию, твой день рождения? Мы танцевали танго, но нас прервали, помнишь? Я хочу, чтобы мы его дотанцевали. Пусть это будет наш последний танец. Пойдем.

Он встал, но Алена, продолжая сидеть, испытующе глядела ему в глаза. Это была дуэль взглядов и схватка двух игроков, знающих свою силу и просчитавших всю партию наперед.

Алена улыбнулась своей самой неотразимой улыбкой.

— Ты все врешь. Но… Пошли!

Он взял ее за руку, подвел к танцевальной площадке и отошел к оркестру, сказал что-то дирижеру и положил на его пюпитр крупную купюру.

Оркестр тут же заиграл то испанское танго, которое было прервано полицией в ресторане «Марбелья клаб» в день семнадцатилетия Алены.

Красавчик взял Алену за талию и повел в танце с уверенностью «мужчины жизни», снова утвердившего свою власть над Аленой. Эта уверенность сквозила в каждом движении его рук и даже пальцев, которыми он заставлял Алену повиноваться его шагам, поворотам и наклонам тела. А Алена… Алена была в эти минуты воплощением гибкой и податливой рыси, выжидающей мига для рокового прыжка. С загадочной полуулыбкой на губах она и слушалась Красавчика, и чуть отстранялась от него, выдерживая ту дистанцию, которая обещает близость, но еще не дает ее.

Так они танцевали — в еще пустом ресторане, мозг и музыка контролировали каждый их шаг и жест. Красавчик пытался добиться того, чтобы Алена оплыла в его руках и сдалась, а Алена, чуть-чуть отстраняясь, дразнила партнера, фигурой и насмешливой улыбкой выражая свой лукавый вызов его непререкаемой власти.

Музыканты заметили эту дуэль, включились в нее своими смычками и клавишами. Следя за их танцем, они стали акцентировать его переходы и па, и заметили, что оба дуэлянта, касаясь друг друга то грудью, то ногами, с какогото момента вдруг забыли о своей дуэли и зажглись уже не искусственной и наигранной, а подлинной страстью и вожделением.