Утопия-авеню - Дэвид Митчелл

– Мне повезло. Мафиозные разборки закончились перестрелкой. Вчера в Нью-Джерси убили шестерых. Два убитых – как раз те самые типы, которые угрожали мне и «Подзорной трубе». Наш детектив считает, что нам больше ничего не грозит. Так что я буду и дальше вести свои расследования.

– Прямо как кино про гангстеров, – ворчит Грифф.

– Не так увлекательно, гораздо страшнее, а главное – все по-настоящему.

В кухоньке номера 939 Эльф готовит горячий шоколад для Луизы, которая только что вышла из душа.

– Я все думаю про эти полторы недели без тебя, – говорит Эльф. – Как я себя жалела и стенала как дура, пока ты здесь ходила под пулями.

– Ну ты же не знала… – Луиза обертывает мокрые волосы полотенцем. – А я не знала, что ты не знаешь. И сказать тебе не могла. Но мы все-таки выжили.

– А если я тебя очень-очень попрошу заняться не расследованиями, а ресторанной критикой?

– А если я тебя очень-очень попрошу сочинять дурацкие эстрадные песенки?

– Ну тогда дай слово не рисковать попусту и всегда помнить об опасности. Обещаешь?

– Отец сказал то же самое. – Луиза целует ее. – Обещаю.

Они выходят на балкон и с чашками шоколада усаживаются в шезлонги, как две старушки в санатории. Луиза прикуривает обеим «Кэмел». Они смотрят друг на друга и затягиваются одновременно, чтобы огоньки сигарет вспыхивали вместе. Смеются.

– Спроси, чем я сейчас занята, – говорит Эльф.

– Чем ты сейчас занята? – спрашивает Луиза.

– Посылаю мысленную телеграмму себе в прошлое. В тот самый день, когда в «Кузенах» я познакомилась с Левоном и ребятами, а они пригласили меня в группу. В мысленной телеграмме говорится: «СОГЛАШАЙСЯ».

– И все?

– Нет, вот еще что: «Если ты согласишься, то за следующие двадцать месяцев ты запишешь два альбома, выступишь на „Вершине популярности“, отыграешь десятки концертов, заработаешь немного денег, переживешь всякие любовные драмы, поедешь в Нью-Йорк, где с тобой будет заигрывать Леонард Коэн, а ты поговоришь по душам с Дженис Джоплин; но самое главное – ты встретишь умного, веселого, отважного, доброго и отзывчивого будущего лауреата Пулицеровской премии – ш-ш-ш! не спорь со мной! – ужасно сексапильную американку с примесью мексиканской и ирландской крови – да-да, женщину! И у вас с ней будет безумная любовь…»

– Ты говоришь прямо как истинная англичанка.

– Цыц! «…и после головокружительного секса в отеле „Челси“ вы будете сидеть на балконе и пить шоколад, а ты не будешь задавать себе вопросов типа: „Я лесбиянка? Или бисексуалка? Или всю жизнь подавляла свою истинную натуру? Или сейчас ее подавляю?“ – и так далее. Нет. Тебе будет хорошо, и все будет прекрасно и замечательно… и у тебя не останется слов, чтобы все это описать. Так что ради своего же блага СОГЛАШАЙСЯ». На этом моя мысленная телеграмма заканчивается. КОНЕЦ. Отправляю.

– Великолепная телеграмма, – говорит Луиза. – Только она больше похожа на письмо, правда?

Эльф кивает, курит, прихлебывает горячий шоколад и держит Луизу за руку. По Западной Двадцать третьей улице мимо отеля «Челси» проезжает желтое такси в поисках пассажиров…

Джасперу минуло восемнадцать. Действие квелюдрина ослабло. Тук-Тук окреп и постепенно разъедал Джасперу мозг. Сил сопротивляться почти не оставалось. Может, Джаспер продержался бы несколько недель, но уж точно не месяцев. Спустя три месяца после отъезда Формаджо в светлое американское будущее Джаспер решил, что быстрая смерть лучше медленного разрушения психики. Он оделся, ополоснул лицо, почистил зубы и спустился к завтраку. Аукционист из Дельфта быстро и неразборчиво бубнил про свой очередной сон. После завтрака Джаспер, как обычно, пошел в аптеку. Чернильная надпись «Дж. де Зут» на его коробочке для пилюль давно выцвела. Джаспер взял две бледно-голубые таблетки квелюдрина. Доктор Галаваци уехал на конференцию.

Джаспер вернулся к себе в комнату и вложил записку в футляр с гитарой: «Для Формаджо, если ему понадобится». Он надел куртку, взял со шкафа пыльный рюкзак, пошел в лечебный корпус и попросил пропуск, чем очень удивил дежурного врача-психиатра: в лечебнице считали, что у застенчивого пациента агорафобия. Джаспер весьма убедительно соврал, что на него благотворно подействовало общение с Формаджо. Дежурный врач предложил Джасперу взять на прогулку спутника. Джаспер вежливо отказался, объяснив, что хочет самостоятельно перебороть свои страхи, и пообещал далеко не уходить. Молодой психиатр удовлетворился объяснением, выписал Джасперу пропуск, отметил время в журнале учета и дал знать привратнику, что пациенту разрешено выйти за территорию.

За оградой рийксдорпской лечебницы все было другим, но в то же время прежним. Приглушенное утро. Пасмурное небо. Лес пах осенью. Текучий ветерок гонял палую листву. Сосны шелестели и вздыхали. Вороны плели заговоры. С корявых стволов таращились лица. Джаспер старался на них не смотреть. Тропа вилась вверх по склону. Лес поредел. Плавно вздымались и опадали дюны. Неподалеку бился о берег прибой. Шуршала трава. Кричали чайки. Море выглядело грязным. Табличка предупреждала желающих поплавать: «GEVAARLIJKE ONDERSTROOM. VERBODEN TE ZWEMMEN»[161]. Начался прилив. Волны выталкивали гальку на берег и, отбегая, влекли обратно. Вдали, на юге, раскинулся Схевенинген; в пяти милях к северо-востоку виднелся Катвейк. Серый ил, серый песок, все бледно-серое. Осклизлые волноломы косо взрезали бурлящую воду. Джаспер наполнил рюкзак галькой покрупнее. Он убедил себя, что это чище лезвий, надежнее снотворного и не так ужасающе, как веревка. Вдобавок это не травмирует возможных свидетелей. Он надел рюкзак, который теперь весил почти столько же, сколько сам Джаспер. Еще раз мысленно повторил последовательность действий: войти в море; забрести подальше; когда вода дойдет до подбородка, упасть ничком, чтобы рюкзак давил на спину. И принять неизбежное. Присновечный квелюдрин. Милли Уоллес погребли в море. Безбрежное море. Немолчное море. Последнее море.

Джаспер спросил:

– Ты не изменил своего решения?

Джаспер ответил:

– Человек – тот, кто уходит.

Джаспер вошел в море. Оно набралось в ботинки.

Обволокло колени, бедра, поднялось до пояса…

– Не смей, – произнес голос.

Все вокруг смолкло. Ни шума моря, ни ветра, ни чаек.

– Такого конца не изменишь.

Голос говорил по-голландски, с иностранным акцентом, и звучал в голове Джаспера, будто в наушниках.

– Выходи из воды, – сказал голос.

Джаспер решил воспользоваться методом Формаджо и перечислить известные факты. Во-первых, голос обращался к нему напрямую. Во-вторых, голос не желал ему смерти. В-третьих…