Кавказская война. В 5 томах. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг. - Василий Потто

Чем более торопился Дюгамель с отъездом, чтобы успеть остановить кровопролитие, тем более его старались задерживать под разными предлогами и выпустили только на следующий день. Дорогой Дюгамель узнал, что сражение уже окончено и что турецкие войска, отброшенные от Бейбурта, отступают к Трапезунду. 29 сентября он действительно увидел сераскирский лагерь, стоявший у Гюмюш-хане в таком ужасном ущелье, куда Дюгамель мог добраться лишь по узкой горной тропинке.

Впоследствии обнаружилось, что сераскир еще за несколько дней до приезда Могучего получил султанский фирман, извещавший его о начавшихся мирных переговорах; вместе с тем константинопольский двор требовал, чтобы сераскир воздержался от всяких наступательных действий, избегая сражений, теперь уже бесполезных. Знал об этом, само собою разумеется, и трапезундский паша, но молчал в угоду сераскиру, который задумал воспользоваться истекающими днями войны, чтобы разбить Паскевича, ослабленного, как он полагал, последними неудачами на правом фланге и роспуском войск на зимние квартиры. На этой победе сераскир хотел основать свою личную военную славу.

О приезде Дюгамеля в Трапезунд он получил известие в ночь с 26 на 27 сентября, когда обе армии стояли друг против друга и, следовательно, было еще время остановить кровопролитие, но, в ожидании результатов сражения, сераскир с умыслом задержал эти депеши, и только жестокий бейбуртский погром заставил его не скрывать уже более известия о мире. Посланный им офицер явился в нашу главную квартиру ночью 28 сентября и представил главнокомандующему письмо, в котором сераскир писал, что мир заключен и что с этим известием едет курьер от графа Дибича, а до его приезда предлагал заключить перемирие с тем, однако, условием, чтобы русские войска не двигались ни шагу вперед. Такому заявлению сераскира, тотчас после проигранного им сражения, нельзя было дать полной веры. Тем не менее Паскевич отправил к нему чиновника Влангали и подполковника Яновича с ответом, что он соглашается на перемирие, но со своей стороны ставит условием, чтобы турецкие войска тотчас были распущены, а русский корпус подвинулся еще на один переход.

Посланные прибыли в лагерь сераскира уже перед вечером и были приняты с большими почестями. Один из турецких пашей с большой свитой встретил их в трех верстах от лагеря и проводил до ставки сераскира между рядами выстроенного войска. Но заключать перемирие оказалось не нужным: Дюгамель уже был в турецком лагере и предъявил фирман о мире.

Между тем, 13 сентября, весь действующий корпус подвинулся вперед еще на пятнадцать верст от Бейбурта и стал у деревни Урушты. Сюда-то, на заре первого октября, в годовщину славного падения Эривани, и прискакал офицер с депешами от Дюгамеля. Главнокомандующего разбудили; он наскоро просмотрел бумаги, обнял радостного вестника мира и вышел из ставки. Начинавшееся утро было прекрасно. Весь лагерь еще спал, и только здесь и там ходили часовые, кутаясь в свои шинели от холодного утренника. Главнокомандующий потребовал к себе дежурного по отряду и приказал дать залп из всех полевых орудий. Тотчас подняли на ноги всех артиллеристов, и залп семидесяти орудий, грохнувший над сонным лагерем, понесся глухими перекатами по горам Лазистана и поздравил войска с заключением мира. Через четверть часа полки уже стояли на линии, а все офицеры спешили к ставке главнокомандующего принести ему поздравление. Паскевич, сопровождаемый громким “Ура!”, сам обходил лагерь и поздравлял солдат с окончанием войны. Гордясь добытой славой, кавказские войска простодушно радовались наступившему миру, отлично сознавая, что этот мир существует не для них, что им придется только переменить один театр войны на другой и от недавних битв с персиянами и турками перейти к бесконечным, и еще более кровавым битвам со знакомыми им черкесами, лезгинами и чеченцами. Изменялась обстановка войны, но сущность ее – перспектива ежедневного ожидания смерти, ран, страданий, трудов и лишений оставалась та же.

Весь день прошел в шумном оживлении, которое только и можно встретить у людей, сплоченных в одну дружную семью суровой боевой жизнью. О будущем не думали; все жили только одной настоящей радостной минутой.

К вечеру приехал в лагерь и сам Дюгамель. Тотчас же в вечерних сумерках отслужено было благодарственное молебствие и всем войскам произведен был общий парад. На Дюгамеля кавказские войска произвели глубокое впечатление. “Это были войска,– говорит он в своих путевых заметках,– закалившиеся в битвах; они на своих плечах вынесли три войны кряду и теперь, особенно пехота, представляли собой удивительно прекрасное зрелище. Стоило взглянуть на этих молодцов, чтобы возыметь уверенность, что ничто не в силах противостоять им, столько во взгляде и во всем существе их выражалось твердости и уверенности в самих себе... В графе Паскевиче было одно неоспоримое достоинство – это заботливость о продовольствии войск, и этой заботливости он был обязан тому, что больных в его корпусе было всегда незначительное количество, тогда как в армии графа Дибича горячки, лихорадки и дизентерии (не говоря уже о чуме, с которой Паскевич боролся так успешно) производили сильное опустошение”. Эта параллель между двумя русскими армиями резко проводилась и в иностранных газетах того времени: там отдавали заслуженную дань удивления успехам русского оружия в Малой Азии и находили наши победы в европейской Турции только уравновешенными с потерями.

И действительно, в течении четырех месяцев кампании 1829 года кавказские войска прошли около шестисот верст от границы почти до Трапезунда, уничтожили многочисленную турецкую армию, пленили главнокомандующего и самого сераскира – правителя обширного края, овладели столицей Анатолии, покорили пашалыки: Арзерумский, Мушский и часть Трапезундского со всеми их крепостями, взяли двести шестьдесят две пушки, шестьдесят пять знамен, десять бунчуков и повелительный жезл сераскира.

Как персидская война перенесла на берега Невы Ардебильскую библиотеку, славную на Востоке, так турецкая – доставила императорской публичной библиотеке драгоценные рукописи Ахалцихе, Баязета и Арзерума, давно уже привлекавшие к себе внимание известных европейских ученых. И все эти успехи приобретены были крайне недорогой ценой. Издержки на войну простирались всего до шести миллионов ассигнациями, а потери, собственно в кампанию 1829 года, не превышали трех тысяч девятисот человек, включая в это число не только убитых и раненых, но и умерших от болезней, особенно от чумы, свирепствовавшей в Ахалцихе, Баязете и Эривани. Потеря в офицерах сравнительно была велика; но зато история отмечает тот факт, что офицеры, подавая собою пример, умирали в передних рядах, и за всю войну ни один из них не был взят в плен.

Итак военные действия окончились, и русский корпус повернул назад к Арзеруму. Проезжая в последний раз через Бейбурт, главнокомандующий остановился в нем на два дня, чтобы щедрой рукой раздать деньги, провиант, и даже лишний скот несчастным, разоренным бейбуртцам.

Четвертого числа ночью он прибыл в Арзерум, а на следующий день началось уже обратное движение войск в Россию; они выступали поэшелонно. Выстроятся полки, обыкновенно, на арзерумской площади, выслушают теплое слово любимого вождя, а затем пробежит по фронту последняя команда, заиграет музыка, запоют песенники: “Ах, ты поле мое, поле чистое, турецкое; – мы когда тебя, поле, пройдем, все пути твои, дороженьки, все места твои прекрасные...” – и потянется полк за полком по знакомой саганлугской дорожке.