Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Да, не позволят, — отрезал я, поджав губы.

Неужели она не способна понять? Анна, заняв столь высокое положение, даже не пыталась постичь важные понятия, каковые Екатерина, выросшая в королевской семье, считала неоспоримыми!

— И все-таки… — начала она, но я решительно сменил тему и заявил:

— Я выбрал для нашего сына имя Эдуард.

— Правда? — озадаченно произнесла она. — Мне казалось, вам больше нравилось имя Генрих.

— У меня уже был сын по имени Генри, но он не выжил.

Как она могла не знать этого? Ее неведение казалось невероятным, неужели ее совсем не интересовала моя прежняя жизнь?

Она небрежно пожала плечами, словно не видела никакой связи между нынешней ситуацией и смертью нашего с Екатериной ребенка.

— Я думала о крещении, — мечтательно произнесла она. — Это должен быть грандиозный государственный праздник. Да… пусть его великолепие запомнится на всю жизнь. Мне так и представляется море горящих свечей, купель из чистого золота с выгравированным именем Эдуарда. В ней впредь будут крестить лишь будущих королей. А для меня нужно сшить красное атласное платье…

Неужто для ее тщеславия мало великолепия коронации, едва не разорившей казну? Мое раздражение резко усилилось. Церемонии, показной блеск, пышные процессии; ослепительные наряды, золото и свечи. Сын интересовал ее чисто формально, только в смысле его именной купели. Рождение наследника английского трона она рассматривала лишь как очередной повод для демонстрации собственных достоинств, и никак иначе.

— Крестильная рубашка Марии! — продолжала щебетать Анна. — Мне нужна крестильная рубашка Марии! Лучшего и придумать нельзя, вот тогда-то народ поймет, кто является законным наследником! Как еще унизить Екатерину и Марию? Да, я немедленно пошлю за ней!

В глазах ее заплясали огоньки, которые раньше очаровывали меня, когда она рассказывала о задуманных ею озорных проделках.

— Глупая затея, — с неприязнью заметил я. — Зачем вам нужны чужие обноски? Почему не заказать новую крестильную рубашку? Ее можно расшить жемчугом, и она станет сокровищем, которым будут восхищаться многие поколения. А вместо этого вас прельщает старье, принадлежащее другой женщине.

Впрочем, так же как и я. Некогда, будучи мужем Екатерины, я в глазах Анны обладал известной ценностью. Значит, желая унизить ее, Анна унижала и меня?

— Я хочу ту рубашку, — упрямо заявила она. — И я получу ее.

* * *

Через несколько дней от Екатерины пришло разъяренное письмо с отказом выдать рубашку, которую она с полным правом считала своей собственностью.

Анну взбесило упрямство и высокомерие бывшей соперницы.

— Заставьте ее отдать эту вещь! — вскричала она, возмущенно потрясая письмом.

— Я не могу, — ответил я. — Крестильная рубашка Марии не принадлежит короне, как королевские бриллианты. Екатерина имеет право хранить ее у себя.

Меня порадовало то, что Екатерина дорожит этой вещицей.

— Да? Разве она имеет какие-то права?

— Как и любой английский подданный, — потрясенный глупым вопросом, пояснил я. — И в том числе — право личной собственности.

— Она достойна того, чтобы ее лишили всех прав! Ведь она отказалась признать меня королевой! А значит, ее можно считать изменницей!

— Ни один из законов не предусматривает того, чтобы каждый подданный лично присягал вам на верность. В данном случае мы полагаемся на проверенный прецедент, гласящий: «Молчание — знак согласия».

— Очень скоро вам придется издать новый закон, — с язвительной усмешкой заявила Анна. — Все люди молчат по-разному, и наступает время, когда эти различия становятся крайне важны. Ради вашего сына вам придется принять решительные меры. И тогда начнутся казни! — Она прищурила глаза. — Казни. Да, Гарри, все изменники будут казнены… Екатерина, Мария и ваш глупый Томас Мор. У вас не будет иного выбора! — Ее голос возрос до крещендо.

— Опомнитесь, Анна!

Я схватил ее за плечи и резко встряхнул. Словно хотел разрушить ее дьявольскую зачарованность. Она изменилась прямо на глазах, мгновенно превратившись из фанатично мстительной фурии в смущенную праведницу.

— Вы слишком возбуждены, — небрежно заметил я. — А это не полезно для ребенка. Пойдемте, я лучше покажу вам роскошную кровать, о которой уже говорил. Она, как мне помнится, украшена изысканной резьбой… — примирительно говорил я, стараясь успокоить ее.

* * *

Удалившись в тот вечер в свою опочивальню (до рождения младенца лекари запретили нам с женой спать вместе), я порадовался тому, что мне удалось так быстро прекратить Аннину истерику. У меня будет достаточно времени, чтобы обдумать ее обвинения в адрес Екатерины и Марии и принять меры по борьбе с их неослабевающей популярностью.

Надо было что-то делать. На прошлой неделе жители Бакдена, окружив невзрачный старый дворец, скандировали: «Боже, храни королеву! Мы готовы умереть за вас!» А при виде Марии люди разражались приветственными криками. Это ясно показывало, кому принадлежит любовь народа.

* * *

Через несколько дней я издал указ и отправил герольдов по стране, дабы они довели его до сведения всего народа. Отныне и впредь запрещалось именовать Екатерину королевой. И любому нарушившему сей запрет грозила смертная казнь. Но зачем озвучивать титул, когда можно выразить любовь и почтение другими словами? К тому же английский язык богат сравнениями и благоречивыми выражениями.

Тем не менее распространение данного указа успокоило Анну. Все намеренно было сделано напоказ, поскольку законы, драгоценности и звания всегда утешали ее, представляясь ей символами безопасности и спасения.

Через каких-нибудь шесть недель все может измениться, напомнил я себе. Как только родится здоровый наследник, парламент присягнет ему на верность как принцу Уэльскому и вся страна милостиво взглянет на Анну и принца Эдуарда, забыв о Марии.

Извещения о предстоящем торжественном событии были уже готовы. Три дюжины писцов старательно переписали провозглашение о «благополучном разрешении королевы от бремени и рождении принца». Для отправки Франциску и Карлу я выбрал два лучших пергамента тонкой выделки, без единого пятнышка или морщинки. Над ними будут трудиться два моих лучших каллиграфа. Я уже в мечтах представлял, как мои извещения достигают адресатов. Одно прикосновение к идеально гладким чистым листам дарило мне ощущение окончательной победы.

Приближался день родов, и, невзирая на недовольные крики, надутые губы и упреки Анны, я начал считать дни, мечтая, чтобы ее скорее перевели в родильные покои. Такая церемония установилась во время царствования моего отца, и для обеспечения благополучного разрешения от бремени следовало соблюсти ее в мельчайших деталях. Сначала в сопровождении придворной знати и фрейлин Анна посетит мессу в ее личной часовне, после чего в зале аудиенций на тронном кресле под балдахином выпьет пряного вина. Ее гофмейстер вознесет вслух молитву, прося Господа ниспослать королеве своевременные помощь и поддержку.