Слуги Темного Властелина - Р. Скотт Бэккер

А потом – тишина. Распростертые тела. Сашеока – груда горелого мяса. На полу задыхается Ийок. И ничего. Они ничего не почувствовали! Онту нарушило только их собственное колдовство. А кишаурим как будто и не было. Ийок с трудом поднялся на ноги и побрел к нему. «Как им это удалось?»

Кишаурим начали их долгую и тайную войну. Элеазар с ней покончит.

Месть. Вот что за дар предложил им шрайя из Тысячи Храмов. Их старинного врага. Священную войну.

Опасный дар. Элеазару приходило в голову, что именно это и символизировали собой шесть Безделушек. Подарить колдуну хору означало подарить нечто, что не может быть принято, потому что этот дар сулит смерть и бессилие. Приняв месть, предложенную Майтанетом, Элеазар и Багряные Шпили отдали себя Священной войне. Элеазар осознал, что, ухватившись за предложенное, он попался на крючок. И теперь Багряные Шпили, впервые за свою славную историю, оказались во власти прихотей кого-то постороннего.

– А как насчет наших шпионов в Дворцовом районе? – осведомился Элеазар. Он не выносил страха и потому по возможности предпочитал не обсуждать Майтанета. – Им удалось разузнать что-нибудь еще насчет императорского плана?

– Ничего… пока ничего, – сухо ответил Ийок. – Однако ходят слухи, будто Икурей Конфас вскоре после разгрома Священного воинства простецов получил от фаним послание.

– Послание? Относительно чего?

– Относительно Священного воинства простецов, по всей видимости.

– Но каково было его содержание? Было ли это подтверждение, расписка в выполнении заранее оговоренных действий? Было ли это предостережение, совет прекратить Священную войну и не участвовать в ней? Или преждевременное предложение мира? Что именно?

– Это могло быть что угодно, – ответил Ийок, – а могло и все сразу. Выяснить это не представляется возможным.

– А почему именно Икурею Конфасу?

– Причин могло быть сколько угодно… Вспомните, он ведь в течение некоторого времени жил в заложниках у сапатишаха.

– Этот мальчишка, Конфас, – вот о ком следует беспокоиться!

Икурей Конфас был умен, даже, пожалуй, слишком умен, а это автоматически означало, что он еще и беспринципен. Еще одна пугающая мысль: «Он будет нашим полководцем!»

Ийок держал щепотью серебряный кубок и, казалось, разглядывал крохотный пятачок вина на дне.

– Великий магистр, могу я говорить откровенно? – спросил он наконец.

– Разумеется.

Эмоции проступили на лице Ийока столь же стремительно, как вода проступает сквозь мешковину. Теперь стало очевидно, что его терзают опасения.

– Все это приводит Багряных Шпилей в упадок… – неловко начал он. – Мы сделались подчиненными, когда нам предназначено править. Эли, давай бросим эту Священную войну. Тут слишком много неясного. Слишком много неизвестных. Мы играем в кости на собственную жизнь!

«И ты, Ийок?»

Элеазар ощутил, как его сердце оплетают кольца гнева. Тогда, десять лет тому назад, кишаурим поселили в нем змею, и та разжирела, питаясь страхом. Он чувствовал, как она извивается в нем, наполняет его руки бабьим желанием выцарапать жутковатые глаза Ийока.

Но он сказал только:

– Терпение, Ийок. Рано или поздно все станет ясно, нужно только терпение.

– Великий магистр, вчера вас чуть не убили те самые люди, с которыми нам предстоит идти воевать… По-моему, это как нельзя лучше демонстрирует абсурдность нашего положения.

Это он насчет вчерашней толпы. Как глупо он поступил, решив встретиться с Друзом Ахкеймионом в таком месте! Вполне бы могло там все и закончиться: сотни паломников, погибших от руки великого магистра, открытая война между Багряными шпилями и Людьми Бивня, – если бы не благоразумие адепта Завета. «Не делайте этого, Элеазар! – вскричал он, когда толпа прорвала строй солдат и ринулась на них. – Подумайте о вашей войне с кишаурим!»

Однако в голосе этого оборванца звучала и угроза: «Я вам этого не позволю! Я остановлю вас, мне это по силам, вы знаете…»

Какая извращенная ирония! Ведь именно угроза, а вовсе не разум, остановила тогда его руку. Ему пригрозили Гнозисом! Его замыслы спасло именно отсутствие того, что его школа стремилась заполучить на протяжении многих поколений.

Как он презирал Завет! Все школы, даже Имперский Сайк, признавали превосходство Багряных Шпилей – все, кроме Завета. А почему бы Завету признавать их превосходство, если их простой шпион способен устрашить великого магистра Багряных Шпилей?

– Этот инцидент, – ответил Элеазар, – просто демонстрирует то, что мы уже и так знали, Ийок. Наше положение в Священном воинстве весьма шатко, это правда, но все великие замыслы требуют великих жертв. Когда все это принесет плоды, когда Шайме превратится в дымящиеся руины, а кишаурим будут стерты с лица земли, единственной школой, способной нас посрамить, останется Завет.

Целая магическая империя – вот какова будет награда за этот титанический труд.

– Кстати, о Завете, – сказал Ийок. – Я получил ответ от хранителя летописей в Каритусале. Он просмотрел все доклады об убитых, как вы и распорядились. Был еще один такой случай, много лет тому назад.

«Еще один труп без лица…»

– Известно ли, кто это был? При каких обстоятельствах он погиб?

– Труп был полуразложившийся. Его нашли в дельте реки. Сам человек остался неизвестен. Поскольку прошло уже пять лет, установить его личность не представляется возможным.

Завет. Кто бы мог подумать, что они играют в такие темные игры? Но что это за игра? Еще одно неизвестное…

– Быть может, – продолжал Ийок, – Завет давным-давно отказался от всей этой чепухи насчет Консульта и Не-бога.

Элеазар кивнул.

– Согласен. Завет теперь играет, как и мы, Ийок. Этот человек, Друз Ахкеймион, не позволяет сомневаться на этот счет…

Какой, однако, талантливый лжец! Элеазар почти поверил, что он ничего не знал о смерти Гешрунни.

– Если Завет – часть игры, – сказал Ийок, – тогда все меняется. Вы это понимаете? Мы больше не можем считать себя первой школой Трех Морей.

– Сперва раздавим кишаурим, Ийок. А пока что позаботься о том, чтобы за Друзом Ахкеймионом все время следили.

«Само по себе это событие было беспрецедентным: такого количества знатных особ не собиралось в одном месте с тех пор, как кенейцы пали под натиском скюльвендских орд. Но немногие знали, что на весах лежит судьба всего рода людского. И кто мог предугадать, что весы склонит не эдикт шрайи, но всего лишь пара взглядов? Но не в этом ли состоит загадка самой истории? Если копнуть поглубже, всегда обнаруживается, что катастрофы и триумфы, подлинные предметы внимания историка, неизменно зависят от мелких, тривиальных, ужасающе непредсказуемых причин. Когда я размышляю над этим фактом чересчур долго, мне начинает казаться, что мы вовсе не „пьяницы в священном танце“, как пишет Протат, но что и танца-то никакого вовсе нет».