Лестница в небо. Диалоги о власти, карьере и мировой элите - Михаил Хазин

Неизвестно, так ли развивались события на самом деле, или все это лишь наши фантазии, но четыре года спустя, в 1970–м, на американском рыке появляется книга признанного мастера политических и религиозных бестселлеров, бывшего агента ФБР Клеона Скоузена [604] — «Голый капиталист». Она на треть (!) состоит из перепечатки фрагментов «Трагедии и надежды», на другую треть из фотографий и биографий известных бизнесменов и политиков (начиная, разумеется, с Ротшильдов) и на последнюю треть — из выдержанных вполне в духе Квигли рассказов о многочисленных связях американских политиков с Морганами, Рокфеллерами и Советом по международным отношениям. Основное содержание книги сводится к ее первой же строке: «Я думаю, что коммунистический заговор является лишь частью куда большего заговора!» Как нетрудно догадаться, этим «куда большим заговором» является созданное финансистами (Ротшильдами, Морганами и Рокфеллерами) мировое правительство (в лице сначала Круглого стола, а затем Совета по международным отношениям), а его первооткрывателем — профессор Кэрролл Квигли.

За несколько лет «Голый капиталист» расходится в США 500–тысячным (!) тиражом, про «мировое правительство банкиров» теперь не знает только ленивый, а Квигли становится скандальной знаменитостью. Незнакомые люди звонят ему домой с целью убедиться, правда ли он тот самый профессор, и действительно ли Нельсон Рокфелеллер [605] — коммунист?

Квигли попытался возразить Скоузену и дистанцироваться от прямолинейной трактовки всей истории как «заговора» (в солидном журнале «Диалог»):

«Мое описание финансового капитализма относилось к 1880-1933 гг. Скоузен неоднократно цитирует эти даты, но все равно полагает, что эти организации действуют до сих пор. Я недвусмысленно давал понять, что хотя они и обладали влиянием, но не контролировали ситуацию полностью и не были способны предотвратить неприятные для них решения, такие как повышение налогов. Более того, я полагал, что ясно объяснил, как банковский контроль был заменен самофинансируе- мыми и государственными корпорациями, что однозначно изменило американскую политику начиная с 1950–х…» [Quigley, 1971, р. 109].

Но маховик «мирового заговора» уже не остановить. В том же 1971 году в свет выходит книга известного радикального журналиста, члена ультраконсервативного общества Джона Берча, Гэри Аллена (в соавторстве с Ларри Абрахамом) «Никто не посмеет назвать это заговором!». В этой разошедшейся уже многомиллионным [606] тиражом книге повторялись цитаты из Квигли и доводы Скоузена о «заговоре» мирового истеблишмента, а центром этого заговора прямо назывался рокфеллеровский Совет по международным отношениям. С этого момента имя Квигли стало однозначно ассоциироваться с «теорией заговора» (еще бы, вон этот заговор, прямо в заголовке), и шансов оправдаться перед научным сообществом у него уже не было. «Профессор, который слишком много знал» — так озаглавлена последняя прижизненная биографическая статья о Квигли; профессор так и остался в истории исследователем Круглого стола, а вовсе не автором оригинальной и весьма практичной [607] теории цивилизаций.

Вот теперь нейтрализацию открытия Квигли можно было считать законченной. Ни один историк в здравом уме не станет заниматься теорией заговоров; это удел скандальных журналистов- разоблачителей, обслуживающих какую‑нибудь политическую партию. Более того, поскольку любая совместная деятельность людей, не объединенных официальной организацией, может быть названа заговором, на подобные исследования тоже стали косо посматривать. Мировая правящая элита торжествовала победу: отныне о ее делишках разрешалось говорить открыто, и даже печатать такие рассказы миллионами экземпляров — но все нормальные люди понимали, что все эти книжки конспирология, не имеющая ничего общего с реальностью. Ученые потеряли возможность всерьез изучать высшие уровни власти; «правящая элита существует, но ничего не решает» сделалось общепринятой точкой зрения на устройство общества; вторая маска Власти превратилась в телевизионный экран, показала рядовому избирателю его собственную физиономию и тем самым надежно скрыла за собой реальные властные группировки.

Читатель. А что же дальше? Как могла развиваться теория Власти в условиях, когда и правящую элиту, и властные группировки фактически запретили изучать? Я вижу, что впереди у нас еще добрая сотня страниц; о чем они, если все кончилось?

Теоретик. Дело в том, что можно запретить отдельные теории [608], но нельзя запретить изучать саму реальность. Лишившись возможности описывать Власть в терминах «элиты» и «тайных обществ», ученые тем не менее сохранили интерес к самой Власти, которая никуда не исчезла из повседневной жизни. Только теперь они стали описывать ее с помощью куда более хитрых понятий, которые мы объединили под одним словом — «институты».

Мы уже использовали этот модный в последние годы термин в рассказе о теории профессора Квигли — в ней «международные банкиры» выступали не властной группировкой, а институтом. Под этим «институтом» понимались и официальные организации, и мировая банковская система как совокупность правил международных расчетов, и более общие «правила игры» (вроде поддержки золотого стандарта), которые в ней были приняты. Вот все это вместе и составляет институт международного банкинга, который можно описывать как нечто самостоятельно существующее. Поменяйте в нем какую‑то деталь — например, золотой стандарт, — и перед нами возникнет новый «институт», заслуживающий отдельного описания.

Начиная с семидесятых годов прошлого века наиболее интересные открытия в теории Власти стали делаться с помощью создания таких вот теоретических конструкций, проливающих свет на отдельные аспекты стоящей за ними реальности. У каждого исследователя при этом получались свои собственные институты, каждый из которых, если читать про него отдельно от всех остальных, вполне можно принять за нечто реальное, и притом лежащее в основе всей общественной жизни.