Мария Башкирцева. Дневник - Мария Башкирцева

Разговаривать просто со знакомыми и обо всем, как во Франции, – этого в здешних странах и не знают; единственный предмет для разговора – самые вульгарные, самые плоские сплетни. Лучшее развлечение – гостиница: туда собираются окрестные помещики (дворяне) и проводят там целые недели – ходят друг к другу в гости по комнатам, пьют и играют в карты. Театр пуст, и ко всему, что напоминает интеллигентное препровождение времени, относятся с отвращением.

Перед аристократией в этой благословенной стране все преклоняются. Что, если бы я сделалась такою? Нет, надо уехать!

Возвращаюсь к князьям. К великому удивлению всей Полтавы, я продолжаю обращаться с ними как с простыми светскими людьми, мне равными, и они мне не особенно нравятся. Однако младший, тот, который побил кучера, – веселый, любезный и неглупый человек.

Правда, он побил кучера… Но это отчасти объясняется его молодостью и страной, в которой это происходит. Вы думаете, это удивляет или шокирует кого-нибудь? В другом это было бы совершенно естественно, в князе Р.[20] – прелестно! Нет, я уеду!

Париж. 15 ноября

Я в Париже. Мы уехали в четверг вечером.

16 ноября

Я была у доктора – у клинического хирурга, неизвестного и скромного, чтобы он не обманул меня.

О, это не очень-то любезный господин. Он так преспокойно и сказал мне: я никогда не вылечусь. Но мое состояние может улучшиться настолько, что глухота будет выносимой; она и теперь выносима; можно надеяться, что со временем она еще уменьшится.

Сегодня я впервые отважилась сказать прямо: господин доктор, я глохну. До сих пор я употребляла выражения вроде: я плохо слышу, у меня шум в ушах и т. п. В этот раз я решилась произнести это ужасное слово, и доктор ответил мне резко и грубо, как истый хирург.

Итак, я никогда не вылечусь… Это будет выносимо, но между мною и остальным миром будет завеса.

Шум ветра, плеск воды, дождь, ударяющийся о стекла окон… слова, произносимые вполголоса… я не буду слышать ничего этого!

Я страдаю в том, что мне всего нужнее, всего дороже.

Только бы оно не пошло дальше!

17 ноября

Итак, я буду калекой, неполным существом, по сравнению с кем бы то ни было. Я буду нуждаться в помощи и содействии своих, в деликатности чужих. Свобода, независимость – все кончено.

Мне, такой гордой, придется краснеть и наблюдать за собой каждую минуту.

Да, все узнают или уже знают это, все, которым так хотелось оклеветать меня… Она глуха. Но Боже мой, зачем это ужасное, возмутительное, страшное несчастье?

21 ноября

Со вчерашнего дня я работаю в академии, возвратившись к самой полной простоте, не заботясь ни о выборе модели, ни о ее красоте, оставив всякие притязания. Шесть месяцев такой работы, говорит Жулиан, и вы сделаете все, что захотите.

Они все надоели мне, я сама себе надоела! Я никогда не вьлечусь. Чувствуете ли вы, сколько в этом отчаянного, несправедливого, ужасного?

Понимаете ли вы – на всю жизнь, до самой смерти?..

Это, конечно, повлияет на мой характер и рассудок, не говоря уже о том, что у меня из-за этого появились седые волосы.

Повторяю, я еще не верю этому. Не может быть, чтобы нельзя было ничего, ничего сделать, чтобы это осталось навсегда, что я умру с этой завесой между мной и остальным миром и что никогда, никогда, никогда!..

Не правда ли, ведь нельзя верить тому, что этот приговор так решителен, так безвозвратен? И ни тени надежды, ни тени, ни тени! Меня это так раздражает во время работы; я все опасаюсь, что не услышу того, что скажет модель или кто-нибудь в мастерской, или что будут смеяться… или, наконец, будут говорить ради меня слишком громко.

А с моделью на дому? Что ж, ей скажут просто, что… что? Что я плохо слышу! Попробуйте. Такое признание в своем уродстве! И в таком унизительном, глупом, грустном уродстве.

Мне все кажется, что я говорю о ком-то другом… Да и как убедиться в реальности этого ужасного кошмара, этой безобразной, жестокой, возмутительной вещи?.. И это в лучшее время жизни, в молодости? Как уверить себя, что это был не дурной сон, что это возможно и останется так навсегда?

23 ноября

Все, что я сделала за эту неделю, так гадко, что я сама ничего не понимаю.

3 декабря

О, Боже мой! Дай мне силы делать только этюды, так как все они того мнения, что нужно сначала победить технические трудности, а затем сделаешь все, что захочешь.

Я так хорошо рассуждаю, а у самой нет силы… Когда владеешь техникой, все, что ни делаешь, хорошо или почти хорошо, тогда как теперь у меня…

Два или три дня тому назад мы поехали в отель Друо, где была выставка драгоценных камней; мама, тетя и Дина восхищались некоторыми уборами; мне же ничего не нравилось, за исключением одного ряда огромных чудесных бриллиантов; была минута, когда мне очень хотелось иметь их. Иметь два из этих камней было бы уже очень приятно, но лучше было и не думать о подобном чуде; итак, я удовольствовалась мыслью, что, может быть, когда-нибудь, выйдя замуж за миллионера, я буду в состоянии иметь серьги такой величины или брошку, так как камни такой величины едва ли можно носить в ушах.

Это, кажется, был первый случай, когда я оценила драгоценные камни. И представьте, вчера вечером мне принесли эти два бриллианта; оказалось, что мои матери купили их для меня, хотя я только намекнула о своем желании, без малейшей надежды иметь их: «Вот единственные камни, которые мне хотелось бы иметь». Они стоят двадцать пять тысяч. Камни желтоватые, иначе они стоили бы втрое дороже.

Я забавлялась ими весь вечер, пока лепила, Д. играл на рояле, а Божидар и другие разговаривали. Эти два камня ночью лежали около моей постели, и я не расставалась с ними даже во время сеанса.

Ах, если бы другие вещи, которые кажутся столь же невыполнимыми, могли бы так же случиться.

14 декабря

Сегодня утром мы ездили смотреть картины, которые Бастьен привез из деревни. Он был в мастерской и подправлял края картин и кое-что в фонах. Мы встретились друзьями, он такой добродушный, такой милый.

А что, если он вовсе не таков? Но он так талантлив! Впрочем, нет, он все-таки замечательно мил. А бедный архитектор совсем стушевывается в присутствии знаменитого брата. Жюль привез несколько этюдов: «Вечер в деревне».

Сумерки переданы превосходно: наступающая тишина, крестьяне, возвращающиеся с работ; все смолкло, слышен только лай собак. Какие краски, какая поэзия и какая прелесть!

17 декабря

Настоящий, единственный, великий Бастьен-Лепаж был у нас сегодня. Раздраженная и униженная тем, что мне нечего было показать ему, я, принимая его, была неловка, смущена и встревожена.