Три романа о любви - Марк Криницкий

— Правда?

— Правда.

Серафима стояла, отвернувшись к окну.

— Несбыточные мечты, — наконец сказала она тихо. — Ты плохо знаешь женщин.

Он поднялся. Сердце его учащенно билось.

— Это будет так, или…

Он не договорил, но знал теперь твердо, что Лида должна будет непременно сделать ему эту уступку.

Серафима обернулась. В глазах ее была благодарность. Она в первый раз за все это время смотрела ему прямо в лицо.

— Да, конечно, так было бы лучше всего… Это — выход… Но только не надейся.

Что-то брезгливо-страдальческое прошло в ее лице.

Она дружески стиснула ему на прощанье руку и тотчас отвернулась.

Он понял, что она хочет скрыть от него непрошеные слезы.

С утра в этот день Лида чувствовала себя странно спокойной. Теперь и Иван, и она сама, и вся жизнь представлялись ей по-другому.

И даже было смешно вспоминать о минувших иллюзиях. Она чувствовала себя выросшей, почти постаревшей.

Безумно хотелось шить, и с самого утра она занялась кройкой. Как давно она уже не шила!

— Ты не рано? — робко спросил ее отец, видя, что она долго стоит согнувшись у стола.

Она усмехнулась.

— Нет, это прошло… окончательно. Я это чувствую.

Это вернулась жизнь, серая, трезвая. Вспомнился доктор. Когда она захочет музыки, иллюзии, она пойдет к нему. Между ними установилось странное содружество.

Об Иване она старалась не думать. Это было решенное, пережитое. Свадьба, потом совместная жизнь. Ни жгучих радостей, ни особых печалей. Вообще, жизнь.

— Ты теперь спокойна? — спросил отец.

Она ясно и просто поглядела на него.

— Да, вполне. Передай мне ножницы.

Он похлопал ее по плечу. Он был тоже всем доволен. О, разве он сомневался когда-нибудь, что его трезвая, умная Лида выйдет победительницей из всех испытаний? Ведь она у него старший бухгалтер, министр!

Протяжный звонок. Нет, это не Иван.

Оживленные голоса в передней. Женский, Клавдии, и другой незнакомый, мужской.

— Лидка!

Что-то, как буря, налетает на нее сзади из двери. Лида едва устояла. Она с удивлением смотрит на Клавдию. Удивительная живучесть у этого маленького создания!

— Ну, поцелуй же, меня, ma cherie, и поздравь. Я опять выхожу замуж. А ты, я вижу, недовольна мной.

— Нет, отчего же?

Лида нагнулась и вяло поцеловала подругу.

Клавдия села, ухарски покривив голову на один бок.

— Как это говорится: «Загорюй, заробей: курица обидит». Меня теперь все принимают этак… сдержанно. Убивица, и вдруг на свободе. Для меня мои ближние давно уже каторжные работы приготовили. А я вместо этого замуж собралась выходить.

Она захохотала своим обычным дерзким, пронзительным смехом. Но лицо ее сделалось жалким, и в голосе послышались слезы.

— Ничего подобного… Откуда ты это взяла? — сказала Лида, рассматривая ее с любопытством. — Просто я тебя никак не ждала. Ведь ты совсем провалилась.

— Ах, мать моя, до визитов ли было? Ведь ты понимаешь: я переживала «драму». Так принято выражаться. «Под судом и следствием». Понимаешь, товарищ прокурора Вертлянский — это такая скотина. Для него закатать человека — истинное наслаждение. Ах, моя дорогая, никогда ни в кого не стреляй.

Она взялась руками за виски.

— Они изнасиловали мне всю душу. Всякий лезет в нее с сапогами. Так затоптали, что не осталось ничего святого. Спасибо Сереже…

Она не выдержала, и глаза ее наполнились слезами. Лида изумилась внезапной перемене в выражении ее лица.

— Ты знаешь: он — святой, Сергей. Да…

Она молитвенно посмотрела куда-то кверху и вздохнула. Что-то мучительно-болезненное мелькнуло в лице. Она вытерла слезы платочком и покосилась на открытую дверь.

— Можно закрыть? Я пришла с моим будущим мужем. Я его тебе представлю потом.

Она с досадою захлопнула дверь. Вдруг глаза ее зорко остановились на Лиде.

— Впрочем, я не спросила: может быть, ты вовсе не расположена к моим «излияниям»?

Она гордо выпрямилась во весь свой маленький рост. Верхняя губа у нее приподнялась, и блеснули зубы.

Лида чувствовала, как трепет прошел у нее по плечам и рукам. Одновременно ее и отталкивало от Клавдии и что-то к ней влекло. Она протянула к ней руку и сказала.

— С чего ты взяла? Конечно, все это так неожиданно. Но ведь ты же всегда была такая. Мы никогда не сходились с тобой во взглядах. Я была бы рада, если бы нашла свое счастье. Мне только, по правде сказать, жалко Сергея Павловича.

Клавдия уселась на кровати, подобрав по девической привычке ноги.

— Да, Сереженьку жаль. Но что ты поделаешь?

Лицо ее сделалось печально-озабоченным.

— Понимаешь, он неисправим. Самое скверное то, что он не умеет работать. Ему придется теперь всерьез служить, а он отвык. Конечно, я бы могла ему помогать, но он ведь не возьмет. Он привык к комфорту… избаловался.

В губах у нее мелькнула презрительная складочка.

— Я, конечно, не осуждаю его. Ведь есть такие мужчины, такие артистические натуры в душе… Понимаешь, я его ужасно люблю. Он не от мира сего. Он, может быть, больше всех виноват в моем несчастии, а я, представь себе, его не виню.

Понизив почему-то голос:

— Можно закурить?

— Конечно, кури.

— Тс… Это теперь контрабанда. Павел, то есть мой будущий муж, против. Я постепенно отучаюсь.

— Но кто он, твой будущий муж?

— Сосед моей матери по имению… помещик.

— И ты на него меняешь Сергея?

— Да ведь нельзя же сохранить двоих?

Она грубо засмеялась и вынула из ридикюля маленькую коробочку покупных папирос и спички.

— Но, очевидно, у этого… у Павла…

— Петровича Воскресенского… он из духовных.

— Все равно… Есть какие-нибудь преимущества.

Клавдия с наслаждением затянулась.

— Видишь, Сергей не для семейной жизни.

Ее курящая, ухарская фигурка с поджатыми ногами была, как всегда, немного смешна.

— А ты захотела сделаться семьянинкой.

Лида улыбнулась.

— Конечно, да. Это, моя дорогая, неизбежно. Инстинкт. Впрочем, ты — девушка. С тобой трудно об этом говорить. Да и не к чему, потому что твой Иван — семьянин. Ты сразу попадешь в нормальные условия. Конечно, жаль Сережку. Но… да и он сам прекрасно понимает.