Война за океан - Николай Задорнов

— Мы прозябали во льдах и среди туманов этих сырых углов… когда под предлогом соблюдения высших интересов нам не разрешали занять цветущие, но пустующие гавани юга, где все растет, где зима коротка и льды не опасны и не длительны. И в то же время эти гавани, в которых могли бы выжить наши дети, из тех же отвлеченных соображений остаются открытыми и незащищенными и могут в любой миг стать добычей смелого пришельца. И сейчас, когда из-за войны опасность увеличивается, в любой из них может быть поднят вражеский флаг!

Муравьев хотел отшутиться, но не нашелся, понимая, что все это гораздо серьезней, чем можно предположить.

Бачманова вдруг разрыдалась и вышла в спальню.

«Они, видно, хотят взять генерала в свои руки», — подумал Бибиков.

В это время вошел адъютант и доложил, что волнами выбросило на берег тело Беломестнова.

— А тот… второй… Парфентьев?! — озабоченно спросил Муравьев.

— Пока нету, Николай Николаевич. Народ стоит у моря. Семья ждет, не выбросит ли.

Муравьев приказал сообщить вдовам, что будет немедленно выдано пособие и назначена пенсия.

— Впрочем, я сам пойду! — сказал он. Офицеры поднялись. — Я все сделаю, дорогая Екатерина Ивановна.

Еще так недавно Матрена Парфентьева утешала Катю в горе, а теперь у самой муж погиб! С Екатериной Ивановной остались Миша и Бибиков. Камер-юнкер оказался пылким, говорливым. С лицом, покрасневшим от вина и возбуждения, он, желая развлечь Екатерину Ивановну, действовал по-своему. Поток столичных сплетен полился на нее. Ни одного человека не поминал он без того, чтобы не сказать остроумной колкости. Маленького роста, плотный, блестя глазами, он краснел, подпрыгивал, размахивал руками.

Под вечер Муравьев с офицерами побывал на кладбище. Матросы со шхуны сплели венки из таежных цветов. Губернатор заказал молебен. Он стоял на холме с обнаженной головой.

Когда возвращались, он вел Екатерину Ивановну под руку. Штабные отстали. Муравьев говорил, что вполне все понимает, что разделяет вполне взгляды Геннадия Ивановича и его товарищей и дает слово, что исполнит планы ее мужа. Но противные действия так сильны, что не все удается…

Утром к Екатерине Ивановне пришли Воронин и Бошняк.

— Я должен признаться вам, Екатерина Ивановна, — сказал Николай Константинович. — Простите, но я должен вам сказать все откровенно… Я пришел проститься.

Он попросил Воронина оставить его наедине с Екатериной Ивановной.

— Екатерина Ивановна, я хотел бы сказать вам все. Вчера, когда я увидел наши печальные, согретые солнцем пески, наше холодное море и чистое небо, ко мне явилась последняя надежда. Я решил признаться вам во всем. Я чувствую себя глубоко несчастным и виноватым…

— Боге вами, Николай Константинович. В чем же вы виноваты?

— Я? Я виноват в том, что мои предки были шпионами, предававшими, уничтожавшими революционеров. На нашем роду кровь. Бошняки были палачами. Я за это наказан. Я замечаю давно: каждый человек, который мне близок или приятен, неизбежно гибнет. Или он становится несчастным, гибнут его дети… Простите меня, Екатерина Ивановна. Но ведь это я виноват в гибели вашей дочери. Простите. Я проклят за грех предков. Мысль эта никогда теперь не оставляет меня. — Он зарыдал. — Это проклятие!

Она почувствовала, как холод пробежал по ее плечам. Этот большой ребенок действительно был сломлен. Она обняла его.

— Не трогайте меня! — вскричал он. — А то и с вами произойдет несчастье!..

Вошел Воронин, но Николай Константинович, казалось, не видел его.

Он взял руку Екатерины Ивановны и странным взором рассматривал ее, словно это был совершенно незнакомый ему предмет. Потом он посмотрел в ее глаза и улыбнулся чисто и нежно. Он взял ее другую руку. Они стояли, как дети, изуродованные судьбой, занесенные на край света и случайно повстречавшиеся там после долгой разлуки и несчастий, но не осмеливающиеся радоваться.

— Николай Константинович, — тревожно и ласково сказала она.

Остекленевший взгляд Бошняка ничего не говорил. Потом он быстро взглянул в ее глаза с необычайной проницательностью.

«Не может быть того, что я подумал». Ему стало стыдно. Сильное смущение охватило его. Ему захотелось поскорей уйти, чтобы не чувствовать себя виноватым перед Екатериной Ивановной и отвлечься от подозрений.

Он вдруг схватил ее за руку.

— Я люблю вас, Екатерина Ивановна, — сказал он. — И я буду вечно, до гроба, боготворить вас… — Он желал выразить все свои затаенные чувства и радовался, что подавил все подозрения. — Но чтобы не приносить вам несчастий, я никогда больше не увижу вас…

Екатерина Ивановна знала: шхуна уходит в Аян с частью офицеров свиты Муравьева. С ними же отправляется и Бошняк. При нем будет доктор. Губернатор остается здесь. Шхуна вернется за ним.

Бошняк поцеловал руку Екатерины Ивановны, поклонился и вышел. Воронин шел с ним рядом, заговаривая на разные темы и стараясь рассеять его. К ним подошел Орлов.

— Хорошо, что я не сказал ей всего, что я думаю, — задумчиво произнес Бошняк. — Да, я уеду, а то вы все погибнете. Ведь вы все несчастны из-за меня. Да не троньте меня, Дмитрий Иванович, — сказал Бошняк, обращаясь к Орлову, который хотел его взять за руку. — Пустите, я вам говорю! — резко крикнул он.

Он вдруг замахнулся и хотел ударить Орлова по лицу, но Воронин и тут поспел. Бошняк опять смутился.

— О боже, простите меня, господа! Я наказан, господа!

Муравьев недоволен вчерашним днем. Однако прежде всего — отправить рапорты, почту и курьеров. Шхуну придется задержать, подождать Невельского.

В соседней комнате слышались шаги, скрипели двери: Миша вставал рано по примеру генерала, знал его привычки.

После завтрака Муравьев остался с Мишей Корсаковым с глазу на глаз. Долго и подробно, не в первый раз, говорили, как держаться в Петербурге. Представят наследнику и — весьма вероятно — государю. Миша понимал: события, о которых он доложит, очень значительны.

— И смотри, Христа ради, за Бошняком. Пусть до полного излечения он останется в Иркутске.

Миша понимающе поклонился.

— Да, еще я хотел тебе сказать. При встрече с декабристами в Иркутске будь осторожен. Не проговорись, что отряд с Сахалина снят. У Волконских будешь — упомяни, что отряд стоит, но есть опасность от англичан. Остановишься у Якушкина в Ялуторовске — тоже не забудь сказать! Но, мол, опасно их положение!

Муравьев очень дорожил мнением декабристов по многим соображениям.

Миша просиял от таких наставлений. Он любил генеральские хитрости, именуемые «дипломатией».

Вызвали Воронина.

— Есть у вас где-либо поблизости свежие олени?