Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас

Тогда, задолго до начала Второй мировой войны, фашизм многим казался достойной альтернативой коммунизму. Даже такие интеллектуалы, как И. А. Ильин, П. Б. Струве, С. С. Ольденбург, называли это идейное течение «крупным явлением»[446].

Шульгин был сторонником организации общества по типу итальянского фашизма.

Говоря о платформе фашизма, нелишне вспомнить оценку германской коммунистки Клары Цеткин: «Носителем фашизма является не маленькая каста, а широкие социальные слои, широкие массы, вплоть до самого пролетариата…

Тысячные массы устремились в сторону фашизма. Он стал прибежищем для всех политических бесприютных, потерявших почву под ногами, не видящих завтрашнего дня и разочарованных. То, что тщетно ждали они от революционного класса — пролетариата и социалистов, — стало грезиться им как дело доблестных, сильных, решительных и мужественных элементов, вербуемых из всех классов общества… Теперь уже до самоочевидности ясно, что по своему социальному составу фашизм охватывает и такие элементы, которые могут оказаться чрезвычайно неудобными, даже опасными буржуазному обществу»[447].

Опора на национальные силы виделась единственно возможной, тем более что иные возможности уже были испробованы.

«Я хотел бы напомнить, что и в эпоху „великой разрухи“ русской начала XVII века был момент, когда национальные расчеты строились на вмешательстве иноземной силы: это было в 1610 году, когда польского королевича Владислава избрали на Московский стол, и польские войска шли „восстанавливать порядок“ в ставшей добычей „воров“ и голытьбы России. Но слишком скоро обнаружилось, что эти-то чужеземные носители государственности и порядка в гораздо большей мере, чем анархическая бунтарская масса, — и суть главная помеха подлинно национальному оздоровлению охваченного смутою государства… Эта сторона дела обычно ускользает от внимания из-за мечтательного убеждения, что Европа себя будет защищать, вмешиваясь в русские дела, что ей самой опасна большевистская зараза…» Это Георгий Флоровский, знакомая нам статья «О патриотизме».

Евразийство могло казаться панацеей, однако при всей его привлекательности в нем был большой изъян, который Шульгин в письме Маклакову определил так: «Новое варварство надвигается, и на этот раз с других сторон, не слева и не справа, а с совершенно новых румбов. Первые ласточки в этом смысле были украинцы, которые херили всю Пушкинскую культуру в угоду несуществующей „нации“ украинской. Вторыми, пожалуй, не менее опасными, являются евразийцы. Эти родные братья украинцев. Это злобные „московиты“, великорусские шовинисты, прикрывающиеся „азиатскими“ псевдонимами. Прочтите их литературу, и Вы убедитесь, что они ненавидят все русское, за исключением узкомосковского периода, то есть из тысячелетней истории вычеркивают семьсот лет, а из всей русской культуры приемлют только „бытовое исповедничество“ московских пусто- и полносвятов да „хананат“[448]. Единодержавие, несомненно, вещь хорошая, но евразийцы вредные и злобствующие сепаратисты»[449].

Из Софии Шульгин и Мария Седельникова перебрались в Прагу, куда вскоре явились и его племянник Владимир Лазаревский, и его первая жена Екатерина Григорьевна, которые при помощи проводников-евреев перешли советско-польскую границу возле шульгинского имения в Курганах. К счастью для Василия Витальевича, жена спокойно восприняла Марию и, как он вспоминал, «даже подружилась с ней». Екатерина Григорьевна привезла ему и деньги за аренду части имения с мельницей на хуторе Агатовка, оказавшегося по ту сторону границы, на польской стороне. Аренду устроил Вацлав Каминский, женатый на сестре шульгинского свояка Александра Билимовича. Деньги для эмигранта немалые, тысяча долларов в год, что теперь делало его существование сносным.

Знакомые чехи (вспомним Вацлава Вондрака и создание Чешской дружины) организовали Шульгину получение пособия от чешского правительства, выделяемого русским писателям, он передал его Екатерине Григорьевне, ведь она была если не писательницей, то журналисткой и много печаталась в «Киевлянине». Из сумм за аренду он выдавал долю и ей.

Они без скандалов и споров развелись. За это на Шульгина епархиальным советом была наложена епитимья с запретом вступать в новый брак в течение семи лет.

Жизнь в Чехии была спокойной, чехи хорошо относились к русским эмигрантам, помня, что одной из стратегических целей Российской империи в мировой войне была государственная независимость Чехии. Шульгин познакомился с премьер-министром Чехии Карелом Крамаржем, который был женат на русской и слыл русофилом. Благодаря Крамаржу русские эмигранты получили большую поддержку, в частности, финансирование русской печати в Европе шло преимущественно из Праги. Чехословацкие власти привлекали в страну русских ученых, экономистов, инженеров, агрономов, писателей, театральных деятелей и молодежь — для получения образования за счет государства. «Русская акция» финансировалась из государственного бюджета, была организована широкая помощь беженцам — от материальной поддержки нуждающихся до выделения средств на развитие культуры, образования, медицинскую помощь. Русским студентам предоставлялась возможность завершить образование. В Праге были открыты Русская гимназия, Русский народный университет, Русский юридический факультет, Русский институт сельскохозяйственной кооперации, 11 научных обществ и учреждений. Обучение шло на русском языке и по программам, существовавшим в Российской империи. Вели обучение известные профессора.

В Праге Шульгин восстановил сотрудничество с академиком Струве, который кроме преподавания редактировал переведенный сюда журнал «Русская мысль». Показательно, что в домашнем кабинете Петра Бернгардовича было вывешено предупреждение: «Здесь о примирении с революцией разговаривать воспрещается». У обоих членов деникинского Особого совещания и врангелевского Русского совета было много тем для обсуждений, но ни о каком примирении не могло быть и речи. Оба в душе были галлиполийцами.

Шульгин пробыл в Праге до конца 1922 года и перебрался в Германию, где у него обнаружился земляк-киевлянин — полковник Клименко. Этот Клименко на самом деле был этническим немцем, жил в Берлине и оказывал юридические услуги русским эмигрантам. За два доллара он организовал визу Василию Витальевичу и Марии.

О материальном положении нашего героя дает представление следующее описание: «И мы поехали. Багаж у нас был такой. Огромный мешок со всем нашим имуществом, где носильные вещи были перемешаны с тарелками и стаканами. Я об этом пишу потому, что мешок этот куда-то заслали, и я его насилу разыскал. Чиновник потребовал открыть мешок. Я развязал. Он сунул туда руку. Закричал и вынул ее окровавленную. Мешок бросали, стаканы разбились, он порезал руку и стал, естественно, возмущаться. Я извинился и объяснил: