Лабиринт тайных книг - Кейт Мосс

— Ты ее любил?

Вопрос застал Гильома врасплох.

— Я ее желал, — медленно ответил он. — Я был околдован, опьянен сознанием собственной важности, я…

— Не Ориану, — перебил его Сажье. — Элэйс.

Будто железная полоса сжала Гильому горло.

— Элэйс… — прошептал он.

Минуту он стоял, уйдя в воспоминания, пока взгляд Сажье не вернул его в холод настоящего.

— После… — Он сбился и начал сначала: — После падения Каркассоны я виделся с ней всего один раз. Она провела со мной три месяца. Ее захватила инквизиция, и…

— Я знаю! — выкрикнул Сажье, он был вне себя. — Все это я знаю!

Гильом удивился его вспышке, но не обернулся. Он смотрел прямо перед собой и заметил вдруг, что улыбается.

— Да. — Слова сами собой соскальзывали с губ. — Я любил ее больше целого мира. Просто я не понимал, как драгоценна любовь, как она хрупка, пока не разбил ее собственными руками.

— Потому ты отпустил ее? После Тулузы, когда она вернулась сюда?

Гильом кивнул.

— После тех недель, проведенных вместе, видит Бог, трудно было оставить ее. Увидеться, еще хоть раз… Я надеялся, когда все это кончится, может быть, мы… Но, видно, она нашла тебя. А теперь…

У него сорвался голос. На морозе от слез щипало глаза. Он почувствовал, как рядом шевельнулся Сажье. На мгновение что-то возникло между ними.

— Прости. Нечаянно вырвалось. — Гильом перевел дыхание. — Ориана назначила за голову Элэйс такую награду, что могли соблазниться даже те, кто не желал ей зла. Я перекупал ее шпионов, чтобы те доставляли ложные донесения. Почти тридцать лет я старался защитить ее.

Гильом снова замолчал, когда видение книги, горящей на обугленном красном плаще, непрошеным гостем встало перед глазами.

— Не знал я, что ее вера так сильна, — закончил он. — И что она пойдет на такое, лишь бы не отдать книгу Ориане.

Он взглянул на Сажье, надеясь прочесть правду в его глазах.

— Я хотел бы, чтобы она осталась жить, — просто сказал он. — Ради тебя, избранного ею в мужья, и ради меня, глупца, любившего и потерявшего ее. И больше всего, ради вашей дочери. Зная Элэйс…

— Почему ты нам помогаешь? — перебил его Сажье. — Зачем пришел?

— В Монсегюр?

Сажье нетерпеливо мотнул головой.

— Не в Монсегюр. Сюда.

— Чтобы отомстить? — ответил Гильом.

Элэйс проснулась сразу. Она продрогла, тело затекло и онемело. Слабый лиловый отблеск рассвета окрасил серые горы. Легкий белый туман крался по лощинам.

Она взглянула на Арифа. Тот мирно спал, натянув на уши плащ. Сутки пути трудно дались ему.

Тишина тяжело нависла над горами. Элэйс промерзла до костей, но это не мешало ей радоваться минутам одиночества после месяцев в переполненном Монсегюре. Стараясь не потревожить Арифа, она встала, потянулась и открыла вьючную суму, чтобы отломить кусок хлеба. Каравай оказался твердым, как дерево. Она нацедила чашку густого горного вина, такого холодного, что обжигало рот. Обмакнула хлеб, чтобы размягчить его, и быстро стала есть. Предстояло еще готовить еду для остальных.

Она не позволяла себе думать о Бертране и Сажье. Где они сейчас? Еще в лагере? Вместе или порознь?

Протяжный крик совы, возвращающейся с ночной охоты, разрезал тишину. Элэйс улыбнулась знакомому звуку. В кустах шуршали мелкие зверьки, тихонько цокотали коготки. Ниже по долине завыли волки. Все напоминало ей, что мир остался прежним, круговорот жизни продолжается своим чередом.

Элэйс разбудила двух проводников, сказала, что еда готова, а сама повела лошадей к ручью и мечом разбила лед, чтобы они напились.

Когда свет стал ярче, она пошла будить Арифа. Шепнула ему на ухо слова на его родном языке и ласково похлопала по плечу. В последние дни он часто просыпался в отчаянии.

Ариф поднял тяжелые веки над карими глазами, потускневшими к старости.

— Бертрана?

— Это я, Элэйс, — мягко отозвалась она.

Ариф моргнул, недоуменно оглядывая серые склоны гор.

«Должно быть, — подумала Элэйс, — ему снова снился Иерусалим, купола мечетей и протяжные призывы к молитве сарацинских правоверных, бесконечное море пустыни…» Сколько раз за эти годы Ариф рассказывал ей об ароматных пряностях, ярких красках, острых яствах, о палящем солнце. Он рассказывал ей всю свою жизнь, говорил о пророках и городе Аварис, где провел детство, о молодом отце Элэйс, о Noublesso.

Она с болью в сердце разглядывала его побледневшую от старости оливковую кожу, побелевшие волосы. Он был слишком стар для этого испытания. Слишком много перенес, слишком много видел для такого жестокого конца.

Слишком долго откладывал Ариф это путешествие. Элэйс не говорила, но знала, только мысль о Лос Серес и Бертране давала ему силы держаться.

— Элэйс, — повторил он, возвращаясь к действительности. — Да…

— Уже недолго осталось, — сказала она, поднимая его на ноги. — Мы почти дома.

Гильом и Сажье мало разговаривали. Они забились в углубление под камнями, куда не дотягивались жестокие когти ветра.

Гильом несколько раз пробовал завязать разговор и умолкал, смущенный отрывистыми откликами. В конце концов он оставил попытки и погрузился в собственный мир.

Сажье так было легче. Его мучила совесть. Он всю жизнь сперва завидовал Гильому, потом ненавидел его и только недавно сумел о нем забыть. Он занял место мужа рядом с Элэйс, но не в ее сердце. Она осталась верна первой любви, устоявшей перед разлукой и неизвестностью.

Сажье достаточно наслышан был об отваге Гильома, о его бесстрашной и неутомимой борьбе против крестоносцев за землю Ока, но не позволял себе восхищаться им. И жалеть не хотел. Он видел, какую боль причиняет Гильому мысль об Элэйс. Его лицо говорило об ужасе потери. Но Сажье не мог заставить себя заговорить. И ненавидел себя за молчание.

Они ждали весь день. Спали по очереди. Уже начинало смеркаться, когда стая ворон пролетела над самым склоном — как хлопья пепла от догоревшего костра. Птицы с карканьем закружились над ними, хлопая крыльями в ледяном воздухе.

— Кто-то идет, — мгновенно насторожился Сажье.

Он выглянул из-за валуна, нависавшего над входом в пещеру. Огромный камень держался на узком уступе, словно был положен сюда рукой горного великана.

И ничего не увидел, никакого движения. Тогда Сажье осторожно вышел из укрытия. Все кости болели, все тело, не отошедшее еще от жестоких побоев, занемело в бездействии. На костяшках отекших пальцев запеклась кровь, лица было не различить за синяками и ссадинами.

Сажье свесил ноги с уступа, спрыгнул вниз. Приземлился неудачно — тело прошила боль.