Страстотерпицы - Валентина Сидоренко

Дуняшка тайно бегала смотреть на внучку через дырочку в ограде Илюхи и молча плакала…

Этой же зимой приезжали аж из Москвы трое хорошо одетых мужиков в очках и одна седоватая, величавая дама с палочкой.

Они прослушали Манюньку, куда-то звонили, и увезли ее учиться в Москву. Фекла обомлела. Сбывалась ее мечта, что дочка встретится с отцом, и они вместе будут петь…

А к майским праздникам Дарима вышла замуж за своего Цырена. Они ездили к шаману, тот чего-то мороковал и велел им жениться. Молодые справляли свадьбу по-бурятски. В котлах варили мясо и скакали на лошадях…

– Уезжаю, – сообщила Дарима через неделю после свадьбы.

– Девятерых рожать?! – насмешливо поддела ее Капитолина.

– Девятерых! – строго и серьезно подтвердила Дарима. – Шаман велел… Бурят мало осталось на земле. К Цырену поедем в его аймак. Я тебе письма писать буду. Ты только отвечай.

Капитолина поцеловала сестру в тугую плоскую щеку и заплакала:

– Ладно!

На Страстной умер Сталин. Страна замерла от ужаса. Ревекка Айзековна собирала митинги и заседания. Ходили все и плакали…

Этой же весной Капитолина, не дождавшись писем от Семена, выследила почтальоншу и поняла, что та передает письма матери Семена, и та уничтожает их… Произошел скандал. Капитолина налетела на женщин в момент передачи письма и подралась с обеими.

Проворочавшись ночь на постели, Большая Павла решила отправлять внучку в город. Как ни нужен ей был догляд по дому и молодая помощь, но бабка понимала, что внучка выпрягается, берет волю.

«И чему я ее научу здеся? Кули таскать да навоз убирать из-под коров… Да и Таисия велела отпустить ее… Аришку я подыму. Таисия поможет. Ее молитва сильная… Буде Капке бздех мой слухать… Пусть едет… к людям!»

Утром она забила овечку, унесла кусок мяса Айзековне, и та выдала ей справную бумагу для Капитолины.

Утром на Пасхальной неделе Большая Павла провожала Капитолину. Шли вдвоем. Аришку не будили, чтобы не плакала. Капитолина несла фанерный чемоданчик, в который были уложены лучшие вещи дома Брагиных и снедь. На серпантине остановились.

Большая Павла взгляделась в юное, красивое лицо внучки:

– Ну, живи с Богом! – сказала она. – По-божески. Учись у людей. Доброму учись. Сеньку оставь – не твой он… Танькин все ж… Ну, прощевай. – Она перекрестила внучку, резко повернулась и пошла по дороге к Култуку. Больших слов она не подобрала. Забыла их в беспросветной тяжбе своих буден. Скоро пришла бумага о реорганизации колхоза в Култуке в зверопромхоз…

Сбывалось все, о чем говорила матушка Таисия.

Капитолина стояла долго в ожидании попутки. Подмерзла. А когда увидела идущий из Слюдянки «бобик», ветер хлестанул ей в лицо. Он был неожиданный, злой, ретивый, с каким-то небывалым привкусом. Садясь в «бобик», она поняла, что это был запах и привкус воли…

Иркутск встретил Капитолину весенней моросью. Блестел мокрый асфальт, уже распускался лист, сладко пахло молодой зеленью, упруго и влажно шелестели порывы ветра над головою, и во всем была новизна и надежда.

Зойку она искала долго и едва добралась до нее. Нашла ее на самой окраине рабочей слободки, посреди обширных рытвин. Это были карьеры кирпичного завода, «кирзухи» в просторечии, к которому и был приписан крошечный магазинчик. Его название «Бакалея» было выписано масляной краской на выщербленной доске. Краска подтекала во время творения вывески. Над буквой «я» торчало что-то немыслимо пузатое, которое должно было изображать круг колбасы.

Когда Капитолина вошла в магазин, то поняла, что колбасой в этой убогой хибарке пахло слабо. На полках стояли бычки в томате, хлеб еще не привозили. Стайка женщин ждала его у крыльца. Они подозрительно оглядели новенькую и вновь продолжили обсуждать продавщицу.

Наконец на крыльцо вышла раскрашенная бабенка с папиросою в зубах. Она широко расставила ноги и по-хозяйски оглядывала бабенок, обильно поливающих ее едкой житейской солью всего минуту назад.

– Слышь, хозяйка! – крикнул ей, подходя к крыльцу, толстый мужик. – За тобой чекушка, еще с картошки.

– Ага, – весело ответила ему хозяйка, – хренку тебе огородного. Чтоб глотку твою ненасытную продрало. Почище чекушечки!

– А че так? – неуверенно спросил мужик.

– А ни хрена! Понавадила я вас чекушечками, на свою голову! Мне хлеба довеска никто не подаст. Каждый кусок пересчитываю… А вам чекушечки. Я тебе их сколь ставила?! До Москвы не переставить! А ты мне че, отработал? Как муку везут, тебя днем с огнем не сыщешь!

– Поясница у меня!

– Поясница! Клавке Семендяевой буфет пер с завода самого! Куда только поясница девалась! За чекушечку?

– За другое место! – крикнула одна бабенка, и хохот покрыл возмущение мужика.

Продавщица сняла с головы платок, встряхнула его, белые кудельки рассыпались по круглой голове, и тут только Капитолина узнала Зойку.

Да, это была Зоенька, пухлая розовая култукская куколка. Дуняшкина ненагляда… Она изменилась за эти годы. Исчезли округлости, охрип голос, появились резкие, властные замашки.

Первое, что сделала она в подсобке, – намазала кусок хлеба вареньем, отрезала кругляк колбасы и подала голодной Капитолине:

– Ешь!

Тут же к магазинчику подкатила телега с товаром, и Зойка деловито вытерла руки о бока и без того нечистого халата, начала таскать кули и ящики, на ходу заглядывая в накладные и пересчитывая товар. Капитолина, давясь бутербродом, пыталась помочь ей.

Наконец Зойка отхлопотала, подмазала перед зеркальцем и без того толстые от помады губы и откинула крючок двери.

– Налетай! – весело крикнула она, широко распахнув дверь магазина.

Налетели. Густо задышала бабья толпа. Ребятня вставала у весов на цыпочки и зорко следила за довесками хлеба. Хлеб шел на развес по полтора килограмма на руки.

– Зой, дай мне рыбки под запись, – просила ее пожилая женщина в солдатском бушлате.

– Теть Оль, ты мне еще за сахар не отдала.

– Я отдам, Зоенька. Вот Васька дошьет шапку на заказ, и я расплачусь с тобою.

– Дошьет ваш Васька! Ага, жди! С его-то глоткой.

– Ну, я же не чекушку прошу! Зой?!

– Кто ему даст эту чекушку?! В последний раз.

Вдруг галдевшая очередь затихла. По живому коридорчику бочком протискивался милиционер, невысокий и полный, с круглым лицом и добродушными пуговками глаз, светящимися из косматеньких светлых бровок.

– Иван Иваныч! – вдруг сладко пропела Зойка. – Давно не навещали!

Очередь слушала.