Собрание сочинений - Лидия Сандгрен

залитую молоком фланелевую рубашку, она качала ногой детское автокресло, в котором лежал Элис, и не мигая смотрела перед собой. Как только она останавливалась, ребёнок начинал скулить, а его личико сморщивалось и раздавался крик, нарушавший покой всей улицы.

– Ну как?

Сесилия лишь покачала головой.

– Давай я посижу немного, – сказал Мартин.

Она нашарила костыль, Мартин помог ей встать. Он слышал, как она включила воду в ванной. Она всегда принимала горячий душ, настолько горячий, что шёл пар. Он несколько раз обжигался, потому что она забывала повернуть смеситель. Их сын, похоже, уснул. Едва Мартин встал, собираясь поставить воду для пасты, как Элис снова захныкал, а когда Мартин ставил на плиту кастрюлю, мальчик уже кричал во всё горло.

– Это колики, – сказал на приёме педиатр. – Через три или четыре месяца пройдёт.

Поначалу они почувствовали облегчение, ведь им объяснили причину, по которой их родившийся месяц назад ребёнок часами безутешно кричит, но через неделю им уже было всё равно – слова врача с тем же успехом могли подразумевать «три-четыре года». У Мартина кружилась голова от постоянного недосыпа, и пару часов после обеда он лежал в бессознательном состоянии на диване в офисе. Впоследствии громоздкая офисная мебель будет ассоциироваться у него с полным комфортом и душевным покоем. Дело в том, что работа всё больше и больше напоминала отпуск. Только тихие офисные звуки. Только взрослые, с кем возможно вербальное общение. Только интеллектуальное и эстетическое времяпрепровождение. Всё, что располагалось вне стен квартиры Бергов, теперь казалось беспроблемным. И его охватывала спасительная лёгкость, похожая на приятное опьянение. Они купили персональный компьютер. Они наняли редактора, специалиста на все руки, Санну Энгстрём, которая, конечно, вечно грозилась найти более выгодную подработку, но никуда не уходила и, прикуривая одну сигарету от другой, ловко управлялась с текстами. Ну и пусть «Берг & Андрен» обанкротятся! Ну и пусть весенний тираж не разойдётся! Отвезут на свалку. Ему всего тридцать два. Он никогда не собирался становиться издателем. Он придумает что-нибудь другое.

И Мартин Берг наливал себе большую чашку чёрного кофе, моргал, избавляясь от песка в глазах, и отвечал на звонок предельно бодрым голосом.

Не откладывая, обсуждал неприятные вопросы с типографией. Читал рукописи так, словно они действительно собирались их издавать. Начал переводить предисловие с французского на шведский и понял, что это легко. Заканчивал одно предложение и брался за другое – в итоге получилась страница текста, и эта страница представляла собой нечто конкретное. То, чего раньше не было, а теперь появилось. И он лично – Мартин Берг, le traducteur [194] – был при этом невидимым и незаменимым. Он взвешивал значения и коннотации слов. Обстоятельно обдумывал сложные куски. Радовался элегантно подобранной глагольной форме. Подливая себе кофе, щёлкал шариковой ручкой, тянулся за словарём. Он был покорным слугой текста. Шли недели, с работы он уходил всё позже и позже.

– Не смотри с таким укором, – вспыхивал он, появляясь наконец дома, но Сесилия просто молча возвращалась к своему неусыпному бдению с Элисом на плече.

Всюду валялись простыни, грязные рубашки и заплёванные распашонки. В раковине высились горы немытой посуды, на плите следы пригоревшей пищи. Сколько ни пылесось, на липком полу всё равно оставались крошки. Холодильник не мыли полгода как минимум. Единственное помещение, которое не стыдно было кому-нибудь показать, – комната Ракели: на столе царил идеальный порядок, журналы лежали в ящиках, а мягкие игрушки восседали на кровати. Ракель ходила в первый класс, где остальные дети, видимо, осваивали алфавит. Осенью она пришла домой и показала прописи, в которых нужно было исписывать страницы рядами одной и той же буквы, хотя писать она научилась давно. (Мартин внезапно вспомнил пыль от мела у доски, точилку для карандашей, прикреплённую к столу, фрекен [195] Карин, бескрайний асфальт школьного двора, утешительный звон стеклянных шариков в кармане вельветовых штанов. Он всегда получал золотые звезды за свой ровный почерк.) «А» и «b» Ракели выглядели прилично в начале страницы, но по мере повторения теряли красоту и устойчивость. Однако после рождения младшего брата Ракель научилась производить идеальные строчки с правильным наклоном. Уроки она делала часами, склонившись над письменным столом, как маленький средневековый монах. Или сидела на кровати с берушами в ушах и книгой на коленях.

Когда Мартин открыл дверь, она не отреагировала и заметила его, только когда он уже вошёл.

– Ты, что, не видел табличку? – спросила она. – Там написано: «Стучите, прежде чем войти».

– Я стучал. Но, наверное, в берушах не слышно.

Ракель пожала плечами, для её семилетнего тела это движение было слишком велико.

Раздался крик отчаяния из преисподней. Элис. Ракель заткнула уши, а Мартин вышел помочь жене.

Для всеобщего блага Ракели позволили проводить выходные у родителей Мартина.

Мартин воспринимал эти уик-энды как практику ориентированного на ребёнка гедонизма в тренировочном лагере под девизом «Обгони сверстника в развитии». У бабушки с дедушкой работали «ТВ3» и «Пятый канал», что предполагало новые детские программы, гораздо более интересные чем те, которые Ракель смотрела дома: здесь мелькали яркие и разноцветные мультипликационные вселенные, непробиваемо непонятные для взрослого человека. Кроме того, они обзавелись видеомагнитофоном и записывали интересные передачи, которые Ракель пропускала в будни. Через десять минут после того, как он привозил дочь к своим родителям, она впадала в транс перед «Моим маленьким пони» («…приключения с нетерпеньем ждёшь и волшебство в себе несёшь, милая пони, давай скорей с тобой дружиииить…» – вот этот дикий напев потом ещё долго раскалывал на части его высушенный бессонницей мозг). Что бы на это сказала Сесилия? Сесилия бы нахмурилась, потому что в своём эфиопском детстве она никогда не испытывала на себе колдовскую силу телевидения. Но зачем лишний раз её беспокоить? К тому же Биргитта брала внучку в библиотеку, а по вечерам читала ей вслух «Джейн Эйр». Аббе взаимодействовал с Ракель преимущественно так: сажал её в машину и вёз на Свеаплан в кондитерскую, а на обратном пути они заезжали в магазин с видеокассетами. Но он же учил её решать кроссворды и играть в шахматы, периодически позволяя выигрывать. А ещё у них была игра: Ракель раскручивала глобус и с закрытыми глазами останавливала его, а Аббе рассказывал историю о том месте, куда ткнул её испачканный шоколадом пальчик. За возрастным цензом этих историй он не особенно следил, возможно, потому что сам нанялся на судно, едва достигнув шестнадцатилетия. А Мартин подчас ощущал нечто похожее на зависть – ему отец не рассказывал о трансвестите из Антверпена, и уж точно не когда ему