Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

забыл командующий фронтом Конев о донцах и в заключение этой Корсунь-Шевченковской операции: направил их вместе с 29-м танковым корпусом навстречу деблокирующей немецкой танковой армии. Направил, надёжа-командир, хотя знал, что они недостаточно вооружены, измотаны боями в немецком тылу. При первом же наступлении на Ново-Буду казаков рясно положил, смел миномётно-артиллерийский шквал противника. Ничего не оставалось, как вступить с немцами врукопашную. И, погибая, лезть вперёд, ломиться, выполняя коневский приказ!

А вслед за этим — новый далёкий поход, в две сотни вёрст, на юго-запад. И снова с марша — в сражение! Невероятно, но и здесь донцам противостояли танкисты 13-й дивизии вермахта. Как будто кто-то в штабе фронта или в Ставке не мог унять любопытства: сколь долго просуществует казачий корпус, если его постоянно бросать на танки? Всё же у Первомайска, на Южном Буге, селивановцы не только выстояли, но и потеснили немцев.

Как гром среди ясного неба — директива от Конева.

Разумеется, корпус потребовался в ином месте. И опять — за двести пятьдесят километров, на севере Молдавии. Впоследствии в мемуарах маршал-герой похваливал донских казаков. А вот текст его тогдашней директивы: «Корпус, будучи вполне боеспособен, хорошо укомплектован, но из-за неправильного понимания Вами обстановки в прошедших боях как кавалерийское соединение своих задач в полном объёме не выполнил». Справедливо ли сделан упрёк? После беспрерывных боёв корпус был не только потрёпан в живой силе и лишён боевой техники, но и оскудел лошадьми. Корпус попросту не мог быть использован как кавалерийское соединение! И наконец, о какой боеспособности можно было говорить после многодневного пути по распутице, когда артиллерийские упряжки вместе с лошадьми тащили бойцы, впрягшись в лямки, когда эти мужественные люди от бессонницы, недоедания, запредельной усталости засыпали в седле или на привале с кружкой чая в руках?

Однако вот ключевая фраза директивы: «Не была проявлена кавалерийская дерзость, не было энергичных ударов в глубину и по тылам противника, а с Вашей стороны — решительности». Комкор Селиванов, кому была директива адресована, действительно, в отличие от молодых генералов-выдвиженцев, обладал умением взвешивать, принимать обдуманные решения, щадя жизнь каждого своего казака. Однако в бою, в сражении слыл не просто решительным командиром, а чертовски смелым, безоглядным в достижении цели. О его отчаянной храбрости ходили легенды. Потому красное словцо в директиве, «кавалерийская дерзость», закралось намеренно. Знал, знал товарищ Конев, как уязвить кавалериста Селиванова! И, понукаемые командующим фронтом, казаки с кровопролитными боями форсировали Днестр, захватили город Оргеев. И с разгону, преследуя в панике бегущего врага, достигли Прута, переправились на западный, румынский берег...

6

Яков узнал о награждении медалью «За отвагу» в корпусном госпитале, где лечился после ранения под сельцом Топильно. Пуля навылет пробила правое лёгкое. Совершенно случайно, по Божьей милости, вблизи оказалась санитарная машина, доставившая его по этапу эвакуации в хирургическое отделение.

На провед приехал взводный, лейтенант Лепетухин, передавший эту приятную новость. Боевая награда высекла искру надежды: может, сняли ярлык сына предателя? Шаганов, дивя врачей, быстро шёл на поправку, и апрельским днём, озарённым солнцем и улыбкой медсестрички, выдавшей справку о выздоровлении, с ощущением освобождённости, молодых сил направился в госпитальный гараж, надеясь с попуткой добраться до расположения своего 37-го полка. Там уже толкались два бойца, тоже прошедшие медкомиссию и направляющиеся в свои подразделения, — молодой армянин Жорик и солидный Иван Иванович, наверняка коновод, шинель которого неизбывно источала запах лошадиного пота. Они прилепились к старшему сержанту, и Якову поневоле пришлось принять над ними старшинство.

Полуторка, в которую разрешил сесть командир автовзвода, заехала за врачом. Ладный, молодцеватый шофёр-солдат сбегал в здание госпиталя, доложил о прибытии и, вернувшись, стал тряпкой протирать сиденье, дверцу, ветровое стекло. Яков, подойдя к борту, свесил голову:

— Коня чистишь?

— Ага. Гулимовская поедет. Придирчивая — спасу нет.

— Регина Ильинична? Она же оперировала меня! — воскликнул Яков. — С того света вытащила. Всю жизнь буду её благодарить...

— Хирург от Бога, правильно ты говоришь, — подтвердил хлопотавший водитель, выпрямляясь и одёргивая свободной рукой гимнастёрку. — Только чересчур строга. От неё всем попадает.

— На то она науку превзошла, — отозвался Иван Иванович, поучительно поводя корявым указательным пальцем. — Нашему брату послабление исделай — на голову сядет. В узде держать надо!

Регина Ильинична, сияя чёрным глянцем волос, большеглазая, в приталенной шинели, подошла к машине, обманчиво приветлива и красива. Открыв дверцу и поставив в ноги санитарную сумку, укоризненно спросила:

— Почему ручка залапана? Сколько раз повторять? Ты возишь раненых, а инфекция передаётся с грязью. Мы лечим, а ты калечишь?

— Виноват, товарищ гвардии капитан. Сейчас я быстро её...

— Поехали! Да быстрей!

Как назло, мотор завёлся не сразу, и коновод, приваливаясь к переднему борту, хохотнул, обращаясь к Якову:

— Наверно, даёт жару такому шофёру! Красивеющая бабочка. По такой мужики сохнут.

По Молдавии полновластно гуляла весна. Миловало солнышко лозы виноградников. На горках и холмах зеленела, лоснилась каракулевая трава. Дорога врезалась в чернь пашен, пронизывала сёла, затопленные сугробами цветущих деревьев. Молдаване в национальных одеждах, свитках, кунтушах, встречая машину с красным крестом, приветно махали руками. Немало их было и на базарчиках, возле ремонтируемых строений, на огородах, где круторогие буйволы таскали сеялки. Облик сёл был своеобразен и мил, нежно задевали души казаков волны сирени, напоминающей о родине...

Мирную тишину вдруг раскололи отголоски канонады. Приближались к фронту, грохочущему на северо-западе. И невольно ворохнулась в душе Якова тревога.

Жорик ёрзал на доске, укреплённой между бортами, засматривался на миловидных девушек. Наконец, возбуждённо глядя то на Якова, то на престарелого казака, застрочил:

— Верите, у меня подружка была — с ума сойти! Познакомился на танцах, в клубе на Первой линии. Родители её на Ростсельмаше работали, хорошо получали. Смотрю: шикарно одета, подошёл. Хочу её, и всё! Уговаривал — не даёт, да. Мороженое-пироженое покупал, да. В кино на Садовой водил. Брыкается, упрямая! А папа мой — сапожный мастер. Лучший во всём Ростове, а может, и в стране. Я прошу: папа, прими заказ, моей девушке нужны белые-пребелые туфельки. Он говорит: сам делай! Месяц учусь, второй. Сколько можно, да? Сшил туфельки лаковые — повеселеешь от вида! А моя девушка...

— Никак отдалась? — шевельнул усами Иван Иваныч, приклонившийся к рассказчику.

— Замуж вышла! Нашла жениха, пока я специальность получал! — захохотал белозубый Жорик, с пробивающимися над губой усиками, по-юношески прямой, даже после ранения не утративший интереса к жизни.

Шоссе поднялось на гору. Впереди открылась долина с