Время банкетов - Венсан Робер

Так вот, на первом типографском банкете у г-на Рагаша, близ Севрской заставы, собрались около двухсот гостей, патронов и рабочих[735]. Устроители банкета поместили на почетное место членов Комиссии по обсуждению тарифа. Тосты дышали верой в мирное будущее, причем произносили их и хозяева, и рабочие; последний тост был поднят «за великого Гутенберга, изобретателя книгопечатания»! В следующие годы типографский банкет проходил со все большим успехом: около пяти сотен гостей собрались 15 сентября 1844 года, правда, на сей раз без большей части патронов; 28 сентября 1845 года за теми же столами, в виду статуи Гутенберга, подаренной обществу скульптором Давидом д’Анже, братались уже восемь сотен человек, рабочих и патронов. Наблюдатели единодушно хвалили идеальный порядок, в каком проходило это собрание, и превосходный дух, на нем царивший, и удивлялись действиям полиции, которая впервые стала противиться устройству банкета, что отсрочило его проведение. В 1846 году участников оказалось несколько меньше, шестьсот двадцать пять, и власти хотели запретить какие бы то ни было упоминания тарифа во время собрания, однако у них ничего не вышло, потому что, как замечает Жозеф Мере, они не потребовали заранее представить им тосты…

Итак, в 1847 году типографские банкеты сделались уже почти традиционными, и участники других парижских корпораций готовились взять их за образец. Именно по этой причине префект полиции Габриэль Делессер и попытался, по-видимому, запретить очередной банкет. Он отказал устроителям под тем предлогом, что заявку подали только рабочие, а патроны, входившие в Комиссию по обсуждению тарифа, к ним присоединиться отказались. Посоветовавшись с адвокатом, устроители договорились с владельцем помещения на улице Дома Господня и наняли его на 19 сентября. Полиция об этом узнала, и накануне назначенного дня хозяин взял свое согласие назад. Пришлось спешно и в самом большом секрете искать другое помещение. Найти его помог один из патронов-типографов, более расположенный к рабочим, чем его собратья; ресторатору было приказано перенести туда припасы, самое же сложное заключалось в том, чтобы предупредить подписчиков; для этого на заставах поблизости от первоначально избранного места были расставлены добровольцы, предупреждавшие о перемене адреса. К несчастью, комиссар полиции обратил внимание на типографа, который дежурил на улице Дома Господня, поджидая опоздавших товарищей, и обнаружил у него в кармане бумагу с новым адресом. В результате силы охраны порядка — а в помощь полицейским отрядили пехотный батальон и эскадрон гусар — ворвались в залу, где проходил банкет, и разогнали всех участников, которые разбежались в панике, прихватив кто что мог: один птицу, другой баранью ногу, третий бутылку. Казалось, победа осталась за Законом.

Итак, несмотря на противодействие полицейских, некоторому количеству типографов, должно быть примерно трем сотням, удалось все-таки пообедать вместе. Они вышли победителями из сражения с жандармами и гордились этим, но чувствовали себя оскорбленными и пожелали сделать происшедшее предметом гласности: комиссары банкета опубликовали в оппозиционных газетах гневные протесты[737]. Как смела полиция вмешаться в то, что ее не касается? Неужели у нее двойная мораль и то, что позволено подписчикам реформистских банкетов, не позволено рабочим? Аргумент звучал убедительно: 25 сентября «Мирная демократия» посвятила свободе собраний большую статью, в которой напомнила о всех юридических нормах — тех самых, на которые несколько месяцев спустя станут ссылаться все реформистские газеты, — а в конце возмутилась «отказом, основывающимся на доводе странном и проникнутом духом Старого порядка: „Просьба исходила только от простых рабочих“! А рабочие, значит, не люди, не французы, не граждане? Неужели даже за пределами мастерских они не свободны от надзора? Неужели во Франции существуют индийские касты или мы все-таки подчиняемся Хартии, которая провозгласила равенство всех граждан перед законом?» Есть много оснований полагать, что в феврале этот инцидент еще не забылся: лионские труженики в письме, опубликованном в «Реформе» 14 января 1848 года, возмущались тем, что префектура, которая в ноябре разрешила провести в Лионе большой реформистский банкет, им, рабочим, в праве собраться отказала. При этом полицейское давление на парижские рабочие общества не ослабло, как показывает запрещение в ноябре банкета, вовсе лишенного политического значения, «сугубо филантропического», который собиралось устроить парижское Общество закройщиков[738]. Кончилось тем, что, когда в парламенте обсуждали запрет банкета в двенадцатом округе, Дюшатель был вынужден ответить на запрос радикального депутата Гарнье-Пажеса, что все собрания в частных помещениях, даже простые балы, если они устроены по подписке, должны проходить под бдительным надзором администрации, и тем подтвердил худшие опасения рабочих активистов и демократов[739]: угроза нависла над социалистами всех сортов, ответственными за общества взаимопомощи или любые другие, над всеми, кто допускал возможность мирной эволюции режима, и даже над теми, кто никогда и не желал ничего иного. О том, чтобы смириться, не могло быть и речи, а способы мобилизации были уже подготовлены. Тайные революционные организации, это давно известно, были ослаблены, обезоружены, напичканы полицейскими осведомителями. Поэтому мобилизацией народа в поддержку возроптавшей национальной гвардии занимались не они, но, по всей вероятности, рабочие общества взаимопомощи, которые использовали каналы, практически неизвестные правительству: главные парижские рабочие корпорации уже пять лет как образовали нечто вроде тайного комитета для координации борьбы против уменьшения жалованья; если верить Мере, инициатива тут принадлежала именно рабочим типографам, а он был одним из двух делегатов от своей корпорации[740]. Разумеется, глупо было бы видеть в этом скромном комитете нечто вроде тайного дирижера, главный штаб революционной армии; но ничто не мешает нам высказать некоторые предположения относительно его роли в финальном кризисе, погубившем Июльскую монархию. Я полагаю, что, действуя заодно с некоторыми республиканцами, он сыграл решающую роль в мобилизации парижских рабочих в феврале.