Машина бытия - Фрэнк Герберт

– Они говорят с тобой по-английски, – сказал Охаси. – А как же их язык, который мы должны были выучить?

– Мы сделали неверный вывод, Хико, – ответила она. – Нас просили понять. Мы должны были вспомнить наш собственный язык – язык, который мы знали в детстве, но постепенно утратили, когда доминирующей сделали логику.

– Ах, – вздохнул Охаси.

Ее гнев иссяк, и она теперь говорила с печальным спокойствием.

– Мы возвысили силу логики, силу манипулировать словами над всеми другими способностями. Письменное слово стало нашим богом. Мы забыли, что до слов у нас были действия, что всегда существовало что-то за пределами слов. Мы забыли, что написанному слову предшествовало устное. Мы забыли, что письменные формы букв появились из идеографических картинок – что за каждой буквой, словно древний призрак, скрывается образ. Этот образ обозначает естественное движение тела или других живых существ.

– Танец, – прошептал Охаси.

– Да, танец, – сказала она. – В примитивных танцах все это сохранилось. И тело на самом деле ничего не забыло. – Она подняла руки и посмотрела на них. – Я – собственное прошлое. Все, что когда-либо произошло со всеми моими предками, хранится внутри меня.

Она повернулась лицом к Охаси. Он нахмурился.

– Память заканчивается в начале твоего…

– Но тело помнит то, что было прежде, – сказала она. – Это другой вид памяти: заключенный в скорлупу заученных реакций, как те, что мы называем языком. Мы должны обратиться назад, к детству, потому что все дети примитивны. Каждая клетка тела ребенка знает язык эмоциональных движений – рефлексы хватания, плач и гримасы, эмоциональные повороты, успокаивающие движения.

– А ты сказала, эти существа не могут лгать, – пробормотал Охаси.

Франсин ощутила прилив радости, хотя и омраченной смертями и болью, которые она предвидела в будущем своих людей, однако чувство счастья нарастало.

– Тело, – сказала она и покачала головой, увидев, что Охаси озадаченно хмурится. – Интеллект…

Она запнулась, поняв, что Охаси пока еще не перешел полностью к новому типу общения, что она, скорее всего, по-прежнему была единственным представителем своей расы, который хотя бы подозревал о возможности этого возвышенного состояния.

Охаси покачал головой. В стеклах его очков отразился свет солнца.

– Я пытаюсь понять, – сказал он.

– Я знаю, – ответила она. – Хико, все наши земные языки склонны к безумию, потому что они отделили концепцию интеллекта от концепции тела. Это чересчур примитивное объяснение, но пока и оно сгодится. Так происходит фрагментация, понимаешь? Шизофрения. А эти существа, – она указала на безмолвных инопланетян, – объединили в своем общении тело и интеллект. Целостная структура, которая требует полного участия всего существа. Они не могут лгать, потому что они лгали бы самим себе, и это полностью подавило бы речь. – Она покачала головой. – Речь – неподходящее слово, но это единственное имеющееся у нас определение.

– Парадокс, – сказал Охаси.

Она кивнула.

– Нельзя лгать самому себе. Когда тело и интеллект говорят одно и то же… это правда. Когда слова и бессловесность в ладу друг с другом… это правда. Понимаешь?

Охаси замер. Его глаза сверкали за толстыми линзами очков. Он открыл рот, снова закрыл его и склонил голову. В этот момент он выглядел совершенно по-восточному, и Франсин почувствовала, что может посмотреть сквозь него и увидеть всех его предков, увидеть и понять все культуры и каждого человека, из которых складывалась пирамида, на чьей вершине стоял один человек – Хико Охаси.

– Я понимаю, – пробормотал он. – Именно этот пример они показали. Слова не нужно было переводить. Достаточно было узнать наши воспоминания, коснуться их и призвать их. Какие великие учителя! Какие великие мастера жизни!

Один из инопланетян подошел ближе и указал на площадку за спиной у Франсин. Новое восприятие помогло ей ясно понять его движения и намерения.

Широкий рот инопланетянина зашевелился.

– Вас записывают, – сказал он. – Это подходящий момент для того, чтобы начать обучение вашего народа – ведь все новое должно пройти через процесс рождения.

Она кивнула, взяв себя в руки, прежде чем повернуться. «И даже через боль рождения», – подумала она. Этот момент даст начало лавине перемен. Точно не зная, как запустить эту цепную реакцию, она не сомневалась в том, что именно ей предстоит это сделать. Она медленно повернулась и увидела телевизионные линзы, кинокамеры, направленные на нее микрофоны. Люди прижались к невидимой стене, очертившей полукруг перед дверью корабля, и она стояла в этом зачарованном круге. «Часть защитного механизма корабля, – подумала она. – Силовое поле, препятствующее вторжению».

Из толпы слышался приглушенный шепот.

Франсин сделала шаг вперед, увидела, как двигаются камеры и микрофоны. Она сосредоточилась на гневных лицах по ту сторону силового поля. На некоторых из них читался плохо скрываемый страх, на других – неприкрытый животный ужас. Впереди, внутри поля, лежало тело Закхейма. Протянутая мертвая рука словно указывала на Франсин. Она молча посвятила этот момент ему.

– Слушайте меня внимательно, – начала она. – Но что еще важнее, вы должны увидеть сквозь мои слова то место, куда слова проникнуть не могут. – По телу как будто прошел ток, внезапно высвобождая энергию. Она на секунду приподнялась на цыпочки. – Если вы увидите истину моего послания, если вы увидите то место, которое я покажу вам, вы подниметесь на более высокий уровень существования. Более счастливый, но и более печальный. Все станет казаться глубже. Вы научитесь острее чувствовать то, что может предложить нам Вселенная.

Новообретенное знание поддерживало ее, казалось бездонным источником силы.

– Все вдовы у окон всех одиноких домов на Земле – это я, – сказала она и наклонилась вперед. На песке стояла не доктор Франсин Миллар, психолог. Силой мимикрии она проецировала фигуру женщины в домашнем платье, которая, опершись о подоконник, безнадежно смотрела в пустое будущее.

– И вся счастливая невинность, что ищет боли.

Она снова пошевелилась, сбросив с себя груз прожитых лет. И теперь она нашла тонкий ритм слов и движений, который заставил опытных актеров рыдать от зависти, когда они смотрели запись.

– Природа, создающая природный гром, – это я, – напевала она, покачиваясь.

Внутри кабы еще один Жрец потерпел неудачу.