Детский сад - Джефф Райман

Вокруг по полу были разбросаны памятные дары ее жизни. Их было не так уж и много. Вот ее попытка оркестровать «Комедию» — тетрадь в переплете, с надписью на первой странице: «Музыка: Ролфа Пэтель / Оркестровка: Милена Шибуш». Вот замусоленный комок войлока, который был существом по имени Пятачок. Вот бумаги Ролфы и кое-что из коралловых украшений, которые купил ей Майк. Подаренная Сциллой бумага, на которой записана музыка, запомненная Почтальоном Джекобом. В керамическом ящичке на подоконнике — травы. Они были выращены на стене Пузыря, и Майк захватил их с орбиты на Землю. Теперь они вянут и погибают.

В желудке у Милены что-то жарко взбухало, а руки и ноги были тощенькими, как лапки у воробушка. Теперь она уже вся флюоресцировала — тусклым оранжевым свечением с яркими прожилками в тех местах, где нервы подходили вплотную к коже. А над плечом успел образоваться большой грибовидный нарост.

О том, что она поправится, ей теперь не врала даже Партия. Хотя партийцы по-прежнему настаивали, что ей еще жить да жить, отказываясь принимать то, что Милена знала сама: а именно, что силы оставляют ее. И чем слабее становилась она, тем сильнее был внутри нее вирус сопереживания.

— Так кем ты сегодня была? — спросил Майк Стоун.

— Я была… — Милена сделала паузу — что поделаешь: устоявшаяся актерская привычка, — помощницей кастелянши, там внизу, в прачечной. Кажется, той, что пониже, в паричке. Я была очень усталой — у меня же плоскостопие, — но мне придавала сил любовь к Фло. Ты же знаешь Фло, он еще постоянно говорит «Хэлло!» Может, я сама об этом толком не догадывалась, но Фло делал мою жизнь так или иначе осмысленной. Мы просто болтали, укладывая полотенца и простыни, из-за которых у нас на руках от мыла не сходила сыпь. Семья Фло живет где-то на окраине, ты не знал? Что за место, я толком не разобрала: то ли Оксбридж, то ли Бокс-бридж…

— Аксбридж, — подсказал Майк. — Это на западе.

— Никогда в такую даль не ездила, — вздохнула Милена.

— Ну почему. А когда выезжала к месту старта, на Пузырь?

— Так то на Биггин-хилл, — заметила Милена.

— Все равно довольно далеко от города.

— Так то к югу.

— А, ну да.

Майк Стоун устало смолк.

— А потом, — продолжала Милена, — я стала девчушкой с баркаса. Я была девятилетней девочкой, помогавшей матери на баркасе. Бегала туда-сюда босиком по деревянной палубе и не боялась заноз, потому что пол надраен мастикой. А по бортам у меня торчало несколько удочек, которые я то и дело вытаскивала в надежде поймать форельку или лосося. Мне еще ни разу не доводилось поймать лосося. И я просто умирала от желания его поймать. Странно, правда же? Страстно желать лишь того, чтобы поймался на удочку лосось. Но было именно так. А между делом я помогала управляться с парусами, проверяла румпель. И свистела свою собаку. Она у меня молодец: ни разу не поскользнулась, не свалилась за борт. А мама у меня пела.

Милена, погруженная в иную жизнь, прикрыла глаза.

— Из нее получится славная нить, — сказала она. Милена с Элом ткали гобелен, вплетая в него тех, кому она сопереживала. Он у них назывался «Лондонской симфонией». В него ввивался еще и музыкальный орнамент, на музыку Воэна-Уильямса.

— Гобелен, конечно, очень красивый, — сказал Майк Стоун.

Ткань висела в воздухе, чтобы ею любовались все, обладающие способностями Терминалов или Нюхачей. Майк Стоун Нюхачом не был.

— А Хэзер тебе не помогала? Не была при этом? — спросил он.

Милена пошевелилась в кресле.

— Хэзер всегда где-то рядом.

Время от времени Хэзер появлялась, она была чем-то вроде противовеса сочувственным видениям. Милена иногда ее допускала, пообщаться с Элом. Он ведь не сможет с ней поговорить, когда Милена умрет; ведь она заберет ее с собой.

— Она вам в помощь, — сказал Майк таким тоном, что можно было подумать: он и вправду все понимает.

— Ты-то откуда знаешь? — повелительно спросила она с подушек, из-под слоя одеял. Одеяла Милена обернула вокруг себя поплотнее и устроилась так, чтобы смотреть непосредственно в небо. Ей было холодно. — Я тут весь день раздумывала, как со всем этим быть. — Своей птичьей лапкой она указала на разбросанные по полу вещи. — Это все в основном Ролфы. Надо будет, чтобы бумаги перешли на хранение к ее сестре Зои. Заметь, не кому-то там из их семейства, а именно Зои. Ты понял?

— Да, — промямлил Майк Стоун, прислонясь к притолоке балконной двери. Он предпочитал не сидеть, а стоять. А также проводить время не в одной комнате с Миленой, а в смежной. Он чувствовал, что своим присутствием ее раздражает.

— Бумага, на которой написана музыка, — не партитура, дурачина, а ноты; да вот же, вот же они! Их отдать Сцилле, и никому больше. Музыку эту запомнил Джекоб, а Сцилла добыла для меня бумагу, вещь по тем временам неоценимую. А это — крестик Джекоба, и я хочу, чтобы он перешел к тебе.

— Спасибо, — прошептал Майк Стоун.

— Ну чего разнюнился, — сказала Милена. — Выпить хочу. Виски. Чистого, неразбавленного.

Милене казалось, что она прожила жизнь, опекая других. Пускай теперь и за ней поухаживают.

Майк Стоун, шаркая, заколыхал разбухшими бедрами в сторону кухни. Это шарканье Милену просто бесило. Он что, не может поднимать ноги хотя бы на миллиметр? Жар распускался в желудке зловещим бутоном и внимания к себе привлекал уже не меньше, чем поздняя беременность. Милене последнее время неоднократно снилось, что она рожает чудовищ.

— Шевелись! — крикнула она, внезапно свирепея. Ей еще никогда так не хотелось выпить.

И тут во внутреннем ухе жарко прошелестел похожий на вирус голос: «Бог определенно был самогонщиком».

— Ты что-то там сказал? — громко спросила Милена.

— Нет, — донеслось из кухни вместе с шарканьем.

— Начнется уже вот-вот! — Милена теряла терпение. Песнь Тридцать Третья. Данте с его чертовыми звездными номерами. Того и гляди, в них запутаешься.

«Шарк-шарк, топ-топ». Ну куда он там запропастился?

— Тебя за смертью посылать, — язвительно сказала она, физически чувствуя, как лицо у нее скукоживается, будто старый башмак, на который попала соль со снеговой каши зимнего тротуара. Ей хотелось думать и излагать мысли приятно и красиво, но не было времени. Хотелось шагнуть вспять и обозреть свою жизнь целиком, но этого не давал сделать целый сонм разных раздражающих мелочей, эти одеяла, эта боль и истома, которые грызли, как мыши. Точнее, как те клещики, что сейчас сглатывали последние крохи ее жизни.

— Спасибо, — сказала Милена, принимая стопку, и, поджав губы, вдохнула запах виски, а затем глотнула. Стоило пригубить, как язык защипало, и она закашлялась.

— Тебе удобно, родная? — спросил Майк. Как же он медленно волочится; валун и тот двигался бы быстрее.