Леонардо да Винчи - Уолтер Айзексон

Изучая перспективу цвета, а позднее геологию и астрономию, Леонардо размышлял об одном явлении, которое кажется нам столь привычным и обыденным, что мало кто задумывается о нем лет после восьми. Но величайшие умы — Аристотель, Леонардо, Ньютон, Рэлей и Эйнштейн — пытались найти ответ на вопрос: почему небо голубое?

Леонардо перебрал множество объяснений, пока не остановился на одном — в сущности верном, — которое и записал в Кодексе Лестера среди прочих заметок по геологии и астрономии: «Я говорю, что лазурь, в которую облекается воздух, не является его собственным цветом, а объясняется теплой влагой, испаряемой в каждое мгновение бесчувственными атомами, и влага эта ловит и преломляет солнечные лучи и представляется яркой под обширной тьмой». Дал он и более сжатое описание: «Воздух принимает лазурный цвет от влажных частиц, которые преломляют яркие лучи солнца»[789].

Сходную теорию выдвигал и Аристотель, но Леонардо усовершенствовал ее, опираясь на собственные наблюдения. Поднявшись на вершину Монте-Роза в итальянских Альпах, он заметил, что оттуда небо кажется еще синее, чем снизу. «Если взойдешь на вершины высокой горы, то небо над тобой будет казаться еще темнее, потому что атмосфера между тобой и внешней тьмой становится разреженной; и чем выше, тем это будет заметнее, пока, наконец, наш глаз не встретит мрак».

Еще он проводил эксперименты, чтобы проверить это объяснение. Вначале он воссоздал голубизну, замазав темный фон дымчато-белой краской. «Если кто-то хочет получить окончательные доказательства, то пусть окрасит доску в разные цвета, и пусть среди них будет красивейший черный цвет, а потом пусть поверх всего этого нанесет тонкий и прозрачный слой свинцовых белил; и тогда будет видно, что самый яркий и красивый лазурный цвет этот белый слой приобретет поверх черной краски»[790]. В другом эксперименте использовался дым. «Разожги немного сухих дров, чтобы от них пошел дым, и пусть сквозь этот дым проходят солнечные лучи; позади дыма помести кусок черного бархата, так чтобы на него не попадал солнечный свет, и тогда ты увидишь, что весь дым между твоими глазами и чернотой бархата приобретет явственный голубой цвет»[791]. Он воспроизвел тот же эффект при помощи «мощной струи воды, разбрызганной мелкими брызгами в темной комнате». С усердием завзятого экспериментатора он вначале использовал обычную воду, в меру загрязненную, а затем — очищенную. И обнаружил, что в водных брызгах «солнечные лучи кажутся голубыми, особенно в дистиллированной воде»[792].

Леонардо загонял себя в тупик, задавая другой вопрос, связанный с предыдущим: откуда берется радуга? Но ответ на этот вопрос даст только Ньютон, когда разъяснит, что водяной туман разлагает белый свет на его составные части, имеющие разные длины волн. Не мог Леонардо знать и того, что свет с более короткой длиной волны, на синем конце спектра, рассеивается сильнее, чем свет с большей длиной волны. Это явление разъяснит только лорд Рэлей в конце XIX века, а позже Эйнштейн выведет точную формулу рассеяния.

Непрерывная вражда между французами, вечно менявшими союзников, и городами-государствами Италии внешне зачастую напоминала не столько войну, сколько торжественные шествия и карнавалы. «Передвижение войск по Италии становилось поводом для пиров, зрелищ, фейерверков, турниров, которые сопровождались конфискацией поместий и изредка резней, — писал Роберт Пейн. — Попутно французские аристократы приобретали новые титулы и новый опыт, обзаводились новыми любовницами и подхватывали новые болезни»[793].

В 1512 году французы начали терять власть над Миланом, который они удерживали уже тринадцать лет — с тех пор как изгнали герцога Лодовико Сфорца. К концу того года сын Лодовико Максимилиан (Массимилиано) Сфорца снова завладеет городом и три года продержится в нем правителем.

Леонардо умел оставаться в стороне от всех политических столкновений (обычно он просто уезжал из города), но старался при любом удобном случае обретать могущественных покровителей, кем бы они ни были. В молодости, во Флоренции, ему перепадали некоторые милости от Медичи, а затем он переехал в Милан и устроился при дворе Сфорца. Когда Сфорца прогнали французы, Леонардо, в ту пору находившийся на службе у Чезаре Борджиа, оставил его и вскоре обрел нового надежного покровителя в лице Шарля д’Амбуаза, французского наместника Милана. Но в 1511 году Шарль скончался, а Сфорца собрались отвоевывать свое герцогство, и тогда Леонардо снова решил покинуть Милан. Возвращаться во Флоренцию, где он бросил недописанными «Поклонение волхвов» и «Битву при Ангиари», Леонардо совсем не хотел, и для него начался четырехлетний период скитаний в поисках нового покровителя. С собой он повсюду возил несколько картин и понемногу продолжал их совершенствовать.

Почти весь 1512 год Леонардо с удобством провел на семейной вилле своего ученика и приемного сына Франческо Мельци, которому в ту пору исполнился 21 год. Получилась довольно странная родственная комбинация: Леонардо усыновил Франческо и взял его под опеку, а теперь они жили вместе с его родным отцом, Джироламо Мельци. К тому же при Леонардо оставался по-прежнему любимый Салаи, уже 32-летний. Величественное имение Мельци располагалось на высоком крутом берегу реки Адда, в 30 километрах от Милана с его опасным геополитическим водоворотом.

Гостя на вилле Мельци, Леонардо неспешно и вдумчиво предавался всем своим увлечениям и на разные лады утолял любопытство. Пускай человеческие трупы здесь нельзя было раздобыть, зато он препарировал животных (в числе прочего изучал бычьи грудные клетки и еще бившееся свиное сердце). Он закончил геологические заметки в Кодексе Лестера, описав окрестные слои скальных пород и водовороты Адды. «Приливы и отливы воды, наблюдаемые у мельницы в Ваприо» — так озаглавил он один лист. Еще он предлагал семейству Мельци произвести некоторые архитектурные улучшения. У себя в тетрадях он нарисовал общие планы поместья и башенки с куполами, которые можно было бы построить, а на странице с анатомическими этюдами набросал эскиз виллы и оставил запись о башенном помещении, которое, вероятно, служило ему кабинетом. Однако Леонардо так и не нашел времени пересмотреть и упорядочить свои заметки о географии, анатомии, полете птиц или гидравлике, чтобы превратить их в пригодные для публикации трактаты. Он оставался верен привычкам — охотно утолял любопытство, но не рвался завершать незаконченные дела[794].