Майор Вихрь - Юлиан Семенов

Высоковский отметил для себя, как хитро старик сформулировал радиограмму – он не давал никаких авансов и в то же время санкционировал продолжение работы группы, в которой радист-шифровальщик был скомпрометирован, согласно официально действующим установкам.

«Спросить его, – подумал Высоковский, – понимает ли он, как с ним поступят, случись что страшное в Кракове? Хотя, конечно, понимает. Оттого так и диктует. Но понимает ли он, что со мной будет то же, что и с ним? Видимо, понимает. Оттого и говорил про градиенту веры. Я был бы последней собакой, посчитай хоть на минуту, что Аня действительно могла стать фашистской потаскухой. Ей-ей, нельзя созидать общество, построенное на вере в человека, основываясь при этом на полном в него неверии».

– Когда приезжает полковник Мельников? – спросил Бородин.

Мельников был начальник военной контрразведки, «СМЕРША» фронта. Он пять лет просидел нелегалом в Германии, два года дрался в Испании, а после лагеря на Колыме был реабилитирован и в первые дни войны снова вернулся на фронт – чекистом.

Бородин два года был помощником Мельникова по военной разведке в Мадриде и Барселоне. Сейчас Мельников лежал в госпитале – его поедал туберкулез. Тем не менее кто-то сказал, что на следующей неделе он вернется в штаб. С ним Бородин мог говорить, как с самим собой.

– Говорят, ему стало хуже, – ответил Высоковский. – Чекисты были у него позавчера, он кровью харкает.

– Вот что… Вызывайте машину. Едем к нему. По-моему, это решение.

Шифровка Штирлица о фау, посланная Аней в Москву, была немедленно доложена заместителю начальника Генерального штаба РККА генералу Антонову. Тот в свою очередь, в силу чрезвычайной важности полученного сообщения, передал ее секретарю Сталина – Поскребышеву.

Видимо, Поскребышев что-то рассказал Сталину, потому что утром, когда Антонов прибыл в Ставку, Верховный Главнокомандующий сказал ему, по обычаю помогая фразе емким движением левой руки:

– Если это не блеф, тогда это серьезно по двум причинам: во-первых, с точки зрения перспектив – как военного, так и политического порядка – не только сейчас, но, главное, в будущем. И, во-вторых, это, несомненно, тема для разговора с Черчиллем.

Сталин оглядел Антонова из-под тяжелых, чуть припухлых век – он любил рослых военачальников, – чуть улыбнулся своей странной, несколько осторожной улыбкой и добавил:

– Если артиллерия – бог войны, тогда ракетостроение – Христос мира. Но, видимо, эту формулировку не пропустит наш Агитпроп: она несет в себе оттенок богоуважительности. Атеисты мне этого не простят.

В тот же день разведка Генштаба связалась с авиацией – необходимо было в течение ближайших же дней установить контакт с польскими партизанами отряда «Соколы» и разведчиками, откомандированными туда краковской группой «Вихрь». После этого четверым разведчикам Генштаба надлежало вылететь с львовского аэродрома на «Дугласе» в тыл к немцам, на заранее приготовленную партизанами площадку, взять на борт ракету Вернера фон Брауна и незамедлительно следовать в Москву.

От командира партизанского отряда Пшиманского и Богданова:

Львов, спецгруппа Генштаба РККА – Пшиманскому и Богданову:

От Пшиманского и Богданова:

Львов – Москве:

Так как дежурный по Генеральному штабу знал, что вопрос о немецкой ракете докладывался руководству в Кремле, а генерал Антонов был у Сталина, из Генштаба в Ставку Верховного Главнокомандующего раздался звонок.

Через десять минут полковник Горбачев, дежурный в приемной Сталина, позвонил в Генеральный штаб и сказал:

– Есть мнение, что откладывать полет нецелесообразно.

– Значит, лететь?

– Я повторяю вам: есть мнение, что откладывать полет нецелесообразно…

– Ясно, товарищ Горбачев. До свидания.

Москва – Львову:

Львов – Пшиманскому и Богданову:

От Пшиманского и Богданова:

Львов:

Пшиманский и Богданов лежали в хворосте. От земли тянуло холодом – все шло к тому, что вот-вот ударят морозы. Небо не по-ночному светлое, но звезды в нем были очень ярки – не голубые даже, а рельефно-зеленые, видимо, от студеного инея.

– Можно потерять все из-за двух дней, – сказал Пшиманский.