Избранник Небес - Алек Кадеш

Испытав в течение нескольких секунд физическую боль и душевные страдания тех жертв, к которым он так или иначе имел отношение, Белуджи ужаснулся, и только заветный листок бальзамового дерева спас его от полного помешательства. Медиамагнат уже не хотел больше жить и, превратившись в сгорбленного старца, осознал для себя всю бессмысленность своего дальнейшего существования. Пройдя сквозь стену огня, который показался ему холодным, он услышал жуткий крик позади себя. Джино оглянулся и увидел, как один из участников вспыхнул ярким раскаленным пламенем и буквально на глазах сгорел дотла, превратившись в кучку пепла на каменном полу.

Действие опиатов, содержащихся в листе растения, которое длилось обычно на протяжении пяти-шести часов, куда-то улетучилось. У Белуджи снова закружилась голова. Едва удержавшись на ногах, он прислонился рукой к мраморной поверхности алтаря. Резкая боль моментально прожгла его ладонь, как будто он прикоснулся к поверхности утюга. Но не успел Джино инстинктивно схватиться левой рукой за обожженную ладонь, как вдруг сильный удар обрушился на его спину, повалив его на пол. Медиамагнат заскрипел зубами, но сдержался от того, чтобы взвыть от боли.

— Хаттат![139] — воспылал гневом один из стражей. Он хлестнул огненной плетью Белуджи по спине, оставив на ней длинный кровавый след.

— Ничто оскверненное не должно прикасаться к предметам, на которых покоится дух святости Люцифера!

Рваная рана отчетливо проявилась на коже сквозь прожженную, словно молнией, ткань черной мантии, пиджака и белоснежной сорочки.

— Пусть это послужит для всех вас уроком, ибо тех, кого люблю, того милостиво наказываю. А другого, не из слуг моих, умертвил бы, как сделал это жестокий Бог с несчастным Узой,[140] — раздался величественный голос Ангела над алтарем.

Белуджи, пытаясь собраться с силами, боялся поднять голову, чтобы вновь не прогневить его стражей.

— Искреннее раскаяние никогда не бывает легким. Теперь я вижу, что есть в тебе здоровое зерно, и ты снискал приязнь мою. Ублюдки, воспринимающие смертный грех всего лишь как невинную забаву, мне — так же, как и Господу жестокому, — противны, — сказал Сатана и, обратившись к своим слугам, приказал:

— Облачите его в багряную мантию и наденьте ему на шею золотую цепь в знак вечного служения сыну моему.

Медиамагнат воспринимал все происходящее с ним, как во сне, ожидая, что скоро из густого серого тумана, как обычно, покажется образ седобородого старца — падре Франческо с золотой чашей в руках и, проснувшись, он снова увидит перед собой ласковое и заботливое лицо Гертруды.

Слуги помогли Джино подняться и дали ему еще один листок. Затем они набросили на его плечи плотную красную мантию с тремя перевернутыми черными крестами в золотом треугольнике на спине и массивную золотую цепь с аналогичным знаком на медальоне, но Белуджи уже оставался безучастным ко всему, что творилось вокруг него. Он молча стоял, опустив голову, среди других участников ритуала. Они были шокированы не меньше медиамагната разворошенными воспоминаниями совершенных ими преступлений и проступков, которые едва ли кому удается избежать на пути воплощения в реальность своих ничем не примечательных, обычных амбициозных планов в борьбе за лучшее место под солнцем.

— Хацот Лайла,[141] — вижу приближение этого долгожданного часа. Настало время для тринадцатого, но прежде пусть он восполнит утрату, — обратился Ангел к Цалмавету, указав на Трейтона.

Князь демонов подвел Тома, у которого душа ушла в пятки, к огненной стене и сказал:

— Не удерживай в себе ничего и помни, что стало с тем, место которого ты займешь. Иди, тебе нечего страшиться, ты солдат, — подтолкнул его демон.

От нахлынувших на него воспоминаний Трейтон вышел с обратной стороны плотной стены огня полностью опустошенным. Он встал рядом с Джино и, заглянув ему в глаза, ужаснулся, увидев в них безжизненную пустыню.

— Хараба…[142] — пусть это не смущает тебя. Чем суше земля, тем больше влаги она потом впитывает. Очень скоро вы все снова возродитесь к жизни, — сказал ему Цалмавет.

«Будь готов жизнь свою положить за сына моего, ибо на тебя возлагаю эту священную обязанность», — ворвался в уши Тома голос Сатаны.

— Властью архангела, данной мне от Бога, которого я еще вынужден признавать в силу Его временного превосходства надо мной, прощаю вам грехи ваши. Амен! — громогласно произнес Люцифер.

— Богохульство! Ты не можешь прощать грехи, ибо ты же их и создаешь! — воскликнул Сантори и тут же был оторван от пола чьей-то невидимой рукой, сдавившей его горло. Его лицо покраснело, изо рта выступила пена, и губы начали быстро синеть.

— Как смеешь ты, церковная крыса, перебивать того, кому треть воинства Небесного беспрекословно служит! — зашипел на него невидимый дух, желая умертвить кардинала за дерзость.

— Отпусти его, еще не время, — спас дьявол кардинала от гнева своих стражей и, указав рукой на Марту, обратился к князю демонов:

— Пусть пройдет и она тоже через огонь, ибо никому из людей не удастся миновать чашу сию.

Цалмавет подошел к монахиням и, подав руку Марте, подвел ее к пламени.

Волна удивленных возгласов пробежала по залу, когда огонь перед ней свернулся, и на его месте показался проход, усыпанный пальмовыми ветвями, ведущий к алтарю. По бокам разорванной огненной стены склонили головы в поклоне демоны.

— Подведи ко мне ту, кому эти двенадцать должны служить. Из чрева ее произойдет сын мой. Он будет править тяжелой рукой во дворах моих и люди нарекут его Антихристом.

— Поцелуйте перстень своего господина, — шепнул Марте на ухо Цалмавет.

Доктор Майлз, наблюдавший в пяти шагах от трона за тем, как монахиня целовала руку Люцифера, даже не мог предположить, что под золотой маской скрывалось лицо Марты.