Голоса Памано - Жауме Кабре

– Ты имеешь в виду сеньору Вилабру?

– Вся деревня знает, что те трое, что принимали участие в казни отца и сына Вилабру из Торены, погибли от рук алькальда Тарги.

– И что?

– Это была ее месть.

– Ты можешь это доказать?

– Нет, хотя совпадений слишком много. При этом, похоже, они с Таргой смертельно ненавидели друг друга. Не знаю… я тогда был слишком молод… и у меня были другие заботы. Но в деревне об этом поговаривают. И знаешь… – Жауме Серральяк неожиданно умолк. Потом резко, словно под напором нахлынувших воспоминаний, прервал молчание: – А ведь я был одним из последних, кто видел учителя живым.

– Как это?

– А вот так. Вечером, перед ужином, меня послали за ним в школу.

– Кто?

– Тарга. Эй, парнишка, подойди-ка сюда, как тебя зовут?

– Жаумет.

– Ты из какого дома?

– Из дома Льизет.

– А, из дома каменотеса?

– Да, сеньор.

– Беги в школу и скажи учителю, чтобы он немедленно пришел сюда. И чтобы поторопился.

– А дальше? А?

– Не помню. Потом были выстрелы. Судя по всему, деревню атаковал взвод маки. Люди заперлись по домам. Не знаю. Понимаешь, я был совсем… А когда можно было обо всем разузнать, я думал совсем о другом, о…

Тине показалось, что он думает о чем-то грустном. Но тут Серральяк, видимо, решил больше не предаваться своим воспоминаниям.

– Видишь ли, молодость настигла меня, когда я был слишком юн.

Хотя Тина старалась внимательно слушать Серральяка, она невольно все время следила за каждым движением Жорди, сидевшего через три столика от них. Жорди промокнул салфеткой губы, встал и вместо того, чтобы сказать Тина, давай поговорим, я раскаиваюсь, я… и так далее и тому подобное, прошел к стойке, заплатил и вышел из заведения Ренде, даже не повернув головы, словно никогда и не был ее мужем. Ей пришлось сдерживать себя, чтобы не выбежать вслед за ним и не крикнуть Жорди где ты живешь, ты нашел место, тебе хватает одежды, хочешь немного сыра, обязательно ешь овощи, через две недели ты должен пойти к гомеопату, запиши себе…

Утром она отправилась к Жауме Серральяку, чтобы забрать последние записи Ориола и чтобы он высказал ей свое мнение о них. Но в глубине души ей хотелось, чтобы он рассказал ей о затаенной вражде, что по-прежнему обитает в Торене.

Серральяк пригласил ее в свой кабинетик. Где-то в глубине мастерской кто-то надсадно высекал на каменной плите чью-то жизнь. Упорный размеренный стук не давал им возможности спокойно все обсудить, и тогда каменщик внезапно встал и вышел из кабинетика.

– Сеск, я вернусь к вечеру! – И, заглянув в бумажку, которую вытащил из кармана, снова крикнул: – В три часа приедут за брусчаткой для площади в Тирвии!

Потом сунул голову в кабинет и сказал Тине приглашаю тебя на обед. Когда машина Серральяка въехала в долину Кардос, Тина спросила его куда мы едем, и он ответил в один пансион в Айнете, там очень вкусно можно поесть. В общем, в маленькую гостиницу в Айнете. Тут она подскочила на месте, сказав послушай, Жауме, поедем куда угодно, только не в придорожную гостиницу Айнета.

Серральяк припарковал машину на обочине и взглянул на нее. Было совершенно очевидно, что она не собирается ничего ему объяснять.

– А против заведения Ренде ты не возражаешь?

– Прекрасно.

Серральяк развернулся, и они направились в Сорт. Похоже, таверна Ренде имела какое-то отношение к Господу Богу, потому что первым человеком, которого она там увидела, едва войдя в заведение, был Жорди, еще сутки назад бывший ее мужем. Он сидел в одиночестве за столиком в центре зала, и она тут же вспомнила об их первом обеде в этом же самом месте, за тем же столом, но только двадцать лет назад, когда мы с тобой были так счастливы. Вот незадача! И для этого надо было гонять туда-сюда… уж лучше бы остались в Айнете.

– Что-то случилось? – Серральяк уже готов был снова сменить ресторан.

Да нет, все в порядке. Они прошли к столику в глубине зала. Когда она проходила мимо Жорди, они даже не поздоровались, и у Тины сложилось впечатление, что все вокруг заметили, что они не разговаривают, так же как двадцать три года назад все вокруг на улице заметили, как они впервые взялись за руки. Тут ей пришло в голову, что Жорди, должно быть, думает, что Серральяк – мой любовник, потому что он, по всей видимости, всегда подозревал меня в чем-то таком, и взглянула на Серральяка критическим взглядом, но нашла его явно старым для себя. А потом Жорди ушел, так и не взглянув на нее. Ну что ты за идиотка, что ты так о нем беспокоишься? Если у него есть постель, то как может не быть крыши над головой? Что? Прости, что ты сказал?

– Что ты очень грустная…

– Я?

Серральяк посмотрел на блюдо, которое им принесли. Потом, не спросив разрешения, укрыл Тинину ладонь от непогоды своей большой шершавой ручищей и замер в таком положении на несколько секунд, словно зная, что Тине необходимо как раз что-то в этом роде. Прежде чем она проявила инициативу, он неторопливо убрал руку.

– Эта жирелья выглядит очень аппетитно, – заявил он, указывая на блюдо.

Да, я, конечно, очень грустная, но печаль никогда не лишала меня аппетита, потому-то, наверное, я такая пышнотелая.

– Здесь только что был мой муж.

– Блин, и почему ты не…

– Сутки назад мы расстались.

– Мне очень жаль. – Глядя на нее: – Так вот почему ты такая грустная.

– Не знаю. Откуда ты знаешь столько всего о Вилабру?

– Благодаря моей работе… Мы много всего знаем о семействах, но мало о людях.

Тина принялась поглощать жирелью, а в это время официант поставил перед ними чудовищно огромный салат.

– Расскажи мне еще что-нибудь о Вилабру.

Серральяк щедро налил себе в стакан вина и продолжил рассказывать я имею в виду Вилабру-франкистов, их было три брата, и эмигрировавшую Вилабру, их младшую сестру, унаследовавшую кровь Роуре и вышедшую замуж за Вилу Абадала, родственника Триасов, но не из фашистов, а из нормальных. Я их знаю, потому что все они время от времени заезжали в Торену. Кто разбогател, так это три брата-франкиста. И из них троих, как говорят, самым никчемным был Сантьяго. Он только тем и занимался, что трахался со всеми подряд. Поэтому когда они вернулись из Сан-Себастьяна, то он с трудом выдержал несколько недель смертельной скуки в Торене, а потом удрал в Барселону, под бочок к своим любимым шлюшкам и всем замужним и одиноким дамам, которым нравилось раздвигать ноги перед этим кобелем, чтобы он оросил их истомленные тела.

Смешок Тины с набитым ртом имел катастрофические последствия.

– Я тебе говорила, что ты немного поэт, – сказала она, вытираясь салфеткой.