Среди самцов - Фиона Уокер

— Мунго не щенок, Фредди. Его нельзя подарить или отдать добрым людям в связи с отъездом хозяев.

— Я все это отлично понимаю, Одди, — кивнула Феба. — Но дело в том, что Мунго уже сделал выбор. Он решил остаться на ферме с вами и сам вчера мне об этом сказал.

На закате Джимми заехал в Фермонсо-холл, чтобы забрать Одетту с работы. На нем был тот же самый костюм, что и вчера, но на этот раз от его одежды воняло по-настоящему.

— Весь день копался в гнилых овощах, — объяснил Джимми причину неприятного запаха. — Напала на растения какая-то болезнь. Мы так холили растения — чуть ли не в резиновых перчатках работали, а теперь все гниет на корню. А до открытия «Дворца чревоугодия» осталась какая-нибудь неделя. Что теперь делать — ума не приложу.

У Одетты тоже выдался непростой день. Вспыхнувший в кабинете пожар уничтожил многие важные документы и файлы, и ей пришлось приложить немало усилий, чтобы восстанавить хотя бы их часть. Но Одетта не хотела сегодня думать о грустном. Уже одно то, что она видела Джимми, заставляло ее голову кружиться от счастья. Он был ей мил даже с проступившей на щеках двухдневной щетиной и в грязной одежде. Впрочем, по его оживленным, блестящим глазам было нетрудно догадаться, что он рад этой встрече ничуть не меньше, чем Одетта.

— Господи, как же я по тебе соскучился! — воскликнул он, касаясь ее губ легким поцелуем. — Кстати, у тебя есть планы на сегодняшний вечер?

— Нет… — Одетта вздрогнула всем телом, представив себе на мгновение страстные объятия на чистых, накрахмаленных простынях.

— Вот и отлично, — сказал Джимми и зашагал в сторону фермы Сиддалс. — Феликс и Феба пригласили нас на обед в местный паб. Завтра они уезжают в Йоркшир и дают отходную. Хотят, чтобы мы немного развеялись. Ведь вчера мы весь день дрыхли, как сурки, и не принимали участия в общем веселье. До сих пор не могу поверить, что валялся у себя в постели, как бревно, в то время как ты в полном одиночестве спала в гостевой комнате. Как-то это противоестественно, не находишь?

У Одетты от возбуждения стало покалывать кожу, и это продолжалось все время, пока шел обед. От мыслей о сексе с Джимми ее не могли отвлечь ни вкусная еда, ни веселая болтовня за столом.

Когда компания вернулась на ферму, Феба и Феликс, сославшись на то, что завтра им рано вставать, удалились в гостевую комнату. Мунго, однако, ложиться спать не торопился. Налив Джимми и Одетте по большой чашке кофе, щедро сдобренного виски, он принялся болтать обо всем на свете, одновременно делая попытки призвать к порядку собак.

— У вас так заведено, чтобы собаки сидели с хозяевами за столом, что ли? — сварливо спросил он, гипнотизируя взглядом несчастную Уинни, взгромоздившуюся на высокий кухонный табурет. — Это непорядок. В этом доме, как я погляжу, вообще нужно многое менять.

Джимми рассмеялся:

— Если хочешь изменений — действуй. Перенеси для начала свои вещи на второй этаж, а то разбросал их по всему дому. Даже у меня в спальне свалено какое-то твое барахло.

Мунго пообещал забрать из спальни свои вещи, а потом сказал:

— А мне вот спать совсем не хочется. Да разве тут уснешь — здесь, в деревне, так много новых звуков… Вчера, к примеру, я слышал, как ухала сова. Обязательно сегодня дождусь, когда она снова начнет ухать.

Одетта скисла. Мысль о том, что младший брат Джимми будет вслушиваться в тишину ночи в то самое время, когда они с Джимми будут предаваться любви, подействовала на ее чувственное начало не лучшим образом. Впрочем, стоило ей только представить свою уединенную башню с обшитыми толстыми досками стенами, как кривая ее настроения снова поползла вверх. Допив кофе, она попросила Джимми отвезти ее на ферму к Сид, сославшись на то, что ей нужно забрать некоторые бумаги и диски.

Джимми сразу же согласился, достал ключи от машины, а заодно вынул из кармана висевшей в шкафу рабочей куртки диск, который он забрал на кухне Фермонсо-холла у Флориана Этуаля.

— Это случайно не твое? — спросил он у Одетты, помахав диском у нее перед носом.

— Все, что принадлежало мне, сгорело во время пожара.

Джимми пожал плечами, сунул диск в карман брюк и, взяв Одетту за руку, свистнул собаке и направился к пикапу. Как всегда, Джимми ехал очень быстро, но на этот раз Одетте казалось, что он тащится как черепаха.

Все начиналось очень хорошо. Едва они очутились на мельнице, как сразу же начали целовать и ласкать друг друга. Потом, постепенно избавляясь от одежды, они легли в постель, и тут Одетта впервые увидела возбужденный член Джимми, который торчал из его расстегнутых брюк, словно украшенный огромным рубином царский скипетр.

— Какой красавец, — пробормотала Одетта, потянувшись к нему рукой.

Джимми тоже смотрел во все глаза на ее обнаженные прелести и словно в трансе повторял:

— Какая же ты у меня красивая, какая же ты у меня красивая, какая ты у меня…

Потом, когда Одетта попыталась разложить все по полочкам и ответить себе на сакраментальный вопрос: кто виноват? — выяснилось, что сделать это не так-то просто. С одной стороны, винить в неудаче, кроме их обоих, казалось бы, особенно было некого, а с другой — можно было предположить, что против них с Джимми ополчилась сама жизнь. Все удивительным образом складывалось так, что они, в буквальном смысле изнывая от желания близости, так и не смогли соединиться.

Прежде всего, когда они лежали в постели и познавали тела друг друга, что называется, на ощупь, на них неожиданно набросилась Уинни и в мгновение ока исцарапала их когтями до крови. Что послужило тому причиной — то ли неуемное желание собаки принять участие в «общей свалке», то ли так называемая «собачья ревность», неизвестно. Конечно, в этом следовало винить прежде всего себя: ей, Одетте, ничего не стоило привязать Уинни внизу и не допускать собаку в спальню, но, поскольку она сделать этого не догадалась, предпочтительнее все-таки было обвинить животное.

Как ни странно, свою роль в этой любовной драме сыграли и новые простыни, которые оказались значительно уже и короче, чем значилось на упаковке, и поминутно сворачивались, обнажая грязный, в подозрительных пятнах матрас, оставшийся после Джоба Френсиса. Ясное дело, такое зрелище не способствовало поддержанию накала любовной игры. Как не способствовал этому и яркий электрический свет. Одетта хотела, чтобы они с Джимми занимались любовью в темноте, Джимми же, наоборот, настаивал на том, чтобы свет оставить. Нечего и говорить, что возникшее недопонимание сказалось угнетающе на половой функции как мужчины, так и женщины.

Одетта, впрочем, более всего была склонна винить в происшедшем презерватив, который Джимми извлек из упаковки слишком рано, когда она, Одетта, не была еще готова его созерцать, как, равным образом, и наблюдать за манипуляциями, связанными с процессом его надевания. Она не была готова и к тому, что Джимми, целуя ей живот, стал двигаться вниз. Одетта инстинктивно его от себя оттолкнула.