Лавкрафт. Живой Ктулху - Лайон Спрэг де Камп

Лавкрафт много разглагольствовал о «подлинном качестве» и «истинном мастерстве» в художественной литературе, наивно полагая, что такие вещи существуют. В действительности же подобные понятия – всего лишь туманные абстракции, не более реальные, чем эльфы. Каждый имеет право определять их, как ему заблагорассудится, но, как указал психолог Тулесс, «дать определение единорогу так же легко, как и носорогу»[547]. Выдающийся, каковым он был, Лавкрафт, в сущности, провел значительную часть своей жизни, по-ученому споря об анатомии единорогов и культуре эльфов.

Лавкрафт объяснял, почему он не может писать реалистичную прозу: «…Просто мне нечего сказать в любой области вне нереального. Я не обладаю тонкой чувствительностью драмы действительной жизни. Теоретически я понимаю ее важность и могу восхищаться художественным мастерством, которое ее фиксирует и использует, но это не увлекает меня в той мере, чтобы заставить захотеть самому переложить ее на бумагу».

Равным образом неотразимым доводом было: «Я опасаюсь, что никто не может быть подлинно великим реалистом без того, чтобы не вынюхивать и сплетничать в отвратительных количествах. Подобное мне инстинктивно противно и омерзительно…»

Хотя «нельзя сказать, что все реалисты – хамы», тем не менее: «Лонг и я часто пытались разрешить вопрос относительно того, можно ли быть одновременно удачливым реалистом и джентльменом, и наши заключения в основном тяготели к отрицательному ответу». Лавкрафт верил в то, что нужно «в первую очередь быть джентльменом, и только потом каким-то определенным художником – если вообще им быть»[548].

На следующий день после Рождества 1932 года Лавкрафт по приглашению Лонгов отправился в Нью-Йорк, где пробыл неделю. У Лавмэна теперь была достаточно большая квартира, чтобы выставить коллекцию диковинок, антиквариата и предметов искусства. Он подарил Лавкрафту две вещицы: каменную статуэтку мексиканских индейцев и африканский кремневый нож с рукояткой из слоновой кости.

Вернувшись домой, Лавкрафт принялся за работу по «призрачному авторству», терзаемый растущим страхом перед нищетой. Теперь, когда не стало Лилиан Кларк, ему приходилось платить аренду за свою часть дома на Барнс-стрит, 10 полностью, что составляло сорок долларов в месяц. Эта статья расходов съедала жалкие остатки его капитала с угрожающей быстротой.

Меж этих финансовых проблем Лавкрафт обратил внимание на просроченную работу. Как правило, он с неохотой брался за совместные проекты, так как «любой стесняющий фактор сковывает мое воображение». Возможно, он не воспринимал всерьез подшучивание с Прайсом в Новом Орлеане над продолжением «Серебряного Ключа».

Однако Прайс воспринимал. В конце сентября 1932 года Лавкрафт получил от него черновой набросок в шесть тысяч слов намеченного продолжения. Он ответил Прайсу письмом, искрящимся похвалами, но Дерлету признался: «Я в самом деле не смог избежать этого сотрудничества, поскольку Прайс прислал свой начальный вклад еще до того, как я смог вежливо отделаться, и казался столь страждущим продолжать, что отказ был бы просто свинством».

Лавкрафт нашел время вернуться к продолжению, озаглавленному «Чрез врата Серебряного Ключа», только через шесть месяцев, но затем на него обрушился поток работ по «призрачному авторству», среди которых была переработка романа объемом в восемьдесят тысяч слов, а также клиент из Хартфорда, которому нужна была помощь в исследованиях по старине в местном Атенеуме.

Наконец 6 апреля 1933 года Лавкрафт отослал рукопись Прайсу. Он сообщил Дерлету, что работа оказалась для него вдвое тяжелее оригинального сочинительства, и со свойственным ему пессимизмом добавил: «Я все-таки не думаю, что рассказ продастся»[550].

Прайс внес ряд изменений в законченную рукопись и отослал ее в «Виэрд Тэйлз». Семнадцатого августа Райт вернул ее с тем, что Лавкрафт назвал «слезливым» отказом. Райт заявил, что рассказ ему понравился, но он опасается его покупать, так как «с тем никудышным бизнесом, что идет сейчас, мы, по моему мнению, не можем рисковать, что столь многие читатели не станут покупать журнал только потому, что в нем напечатан рассказ, совершенно чуждый даже их самым фантастическим снам…»[551].

Как это случалось и раньше, Райт передумал. В ноябре Прайс навестил его в Чикаго, и после некоторого разговора Райт купил рассказ за сто сорок долларов. Полагая, что Лавкрафт выполнил по крайней мере три четверти работы, Прайс настоял, чтобы Лавкрафту выплатили три четверти гонорара, или сто пять долларов.

«Чрез врата Серебряного Ключа», я считаю, намного превосходит рассказ, продолжением которого он является. Он начинается: «В просторной комнате, увешанной гобеленами со странными узорами и устланной бухарскими коврами, впечатляющими как возрастом, так и мастерством изготовления, за заваленным бумагами столом сидели четыре человека. Из дальних углов, где время от времени невероятно старый негр в темной ливрее наполнял странные кадильницы из кованого железа, исходил гипнотический аромат ладана, а в глубокой нише в одной из стен тикали необычайные часы в форме гроба, циферблат которых покрывали загадочные иероглифы, а движение четырех стрелок не согласовывалось ни с одной временной системой, известной на нашей планете…»[552]

Четверо – это Этьен-Лоран де Мариньи, «известный креольский исследователь тайн и восточной старины» и душеприказчик исчезнувшего Рэндольфа Картера; Уорд Филлипс, пожилой чудак и мистик из Провиденса, знавший Картера; Эрнст К. Эспинуолл, апоплексического вида адвокат из Чикаго и двоюродный брат Картера; и бородатый Свами Чандрапутра, одетый в тюрбан. Эспинуолл настаивает, что пришло время делить имущество Картера. Против этого возражают де Мариньи и Филлипс.