В оковах страсти - Дагмар Тродлер

Ничуть не стесняясь, он вытер пальцы об одеяло.

— Ну, если уж теперь ты сыт, не можешь ли открыться мне, что ты здесь делаешь? — Голос Эрика звучал вовсе не дружески. Чтобы унять его, я положила ему на колено руку. — Я вовсе не намерен был приглашать тебя.

— Никто не приглашал меня, господин, — прервал его Герман, — и все же я пришел к вам, потому…

Рыдания стали душить его, мешая говорить, и он отвернулся, чтобы скрыть слезы. И я не осмелилась встать, чтобы утешить Германа…

— Не будь бабой! Говори, в чем дело! — приказал ему Эрик.

— Мастер… — Его голос стал тише. Сердце мое бешено забилось, голова закружилась. — Они взяли его под стражу и повезли в Кёльн, о госпожа, они заковали его в цепи!

— Почему они схватили его, говори, почему? Почему, Герман?

Герман упал передо мной на колени. Его грязная рука обхватила мое колено, и я едва понимала то, что он говорил.

— После того как вам удалось бежать, аббат вынудил вашего отца посадить еврея в тюрьму, потому… потому что они обвинили его во всем. Послали сообщение архиепископу, на следующий день приехал один из его наместников и забрал мастера с собой… в цепях.

Герман встал, закрыл лицо руками.

— Что они намерены с ним сделать? — Эрик присел на корточки перед плачущим Германом, взял его за руку. Я вспомнила, какую неприязнь испытывал Герман к Эрику.

— Они говорят, что хотят устроить над ним судебный процесс — из-за его колдовства и лжесвидетельства.

Время от времени тишину прерывали его рыдания и беспомощное сопение.

— Он все знал, — беззвучно пробормотала я.

Эрик сел возле меня.

— Еврей, который в Кёльне обвиняется в лжесвидетельстве, будет приговорен к смерти, — хрипло сказал он. — Говорят, что архиепископ очень строг.

Я смотрела в одну точку. В голове проносилась сцена за сценой. Огненный дракон, огонь, умирающие, смерть и порча. Огонь. Черный кафтан Нафтали, как трепещущий флаг, не выходил у меня из головы, холодные подагрические руки, на которых можно было посчитать каждую косточку в отдельности, черные глаза, которые знали истину, — он все знал с самого начала. Все. Я закрыла лицо руками. Нет, это не сон…

— Проклятье! Но можно же что-то сделать! — Эрик вскочил и нервно заходил по комнате. — Что-нибудь… Что-нибудь… О Тор, я не могу оставаться здесь, ничего не делая.

— Леви Ауреус говорит, что еврейская тюрьма находится в доме казначея, — прошептал Герман.

— Откуда ты знаешь Золотого еврея?

Герман съежился от произнесенных со злостью слов.

— Откуда ты его знаешь, ты что, оглох?

— Он… он управляет деньгами мастера. Несколько раз я бывал с ним в Кёльне, где мастер занимался своими делами. И мы жили в доме Леви Ауреуса. Леви Ауреус сказал мне, где я могу найти вас.

— Ты украл у нашей лошади корм, жалкий бродяга. И ты…

— Прекрати, Эрик. Прекрати. — В голове моей стучало так, что хотелось закрыть глаза. — Мавр тоже здесь?

— Тассиа добровольно сдался, чтобы остаться с мастером. А я смог бежать. Я скрывался в лесу. Ночью я пробрался в лабораторию и достал из тайника медицинский саквояж Нафтали. Все остальное было разрушено и сожжено дотла, не осталось камня на камне, они забрали с собой даже сундук с фолиантами. — Он вздохнул, сидя у моих ног. — На следующее утро в подземелье проникли графиня и ее горничная, и они совали свой нос во все углы… Из их разговоров я и узнал, куда увезли мастера. И я тут же собрался в дорогу. — Потом Герман взглянул на Эрика. — Я не вор, господин. А овес я брал, потому что был голоден, но я оставил лошади половину. Я не вор, как вы.

Рука схватилась за рукоятку кинжала, металл засверкал в свете свечи. Я не смогла произнести ни слова, онемев от страха за дерзкое высказывание Германа. Чуть помедлив, Эрик покинул комнату. Он не вернулся. Я заламывала руки, плакала, обзывала Германа дураком и болваном и тут же просила его разыскать Эрика.

* * *

— Элеонора, просыпайся, любимая.

Эрик сидел на корточках рядом со мной в своей черной мантии и в накинутом на голову капюшоне, скрывавшем его волосы. Пахло сеном. Остаток ночи он провел, наверное, возле своей лошади.

— Я хочу еще раз сходить к этому еврею.

— Возьми меня с собой, Эрик.

— Исключено. Если тебя кто-нибудь узнает…

Я вскинулась.

— Но…

— Ты останешься здесь. Я хочу, чтобы ты осталась здесь. — Лицо его выглядело усталым, наверняка ночью он не смыкал глаз. Когда я захотела прикоснуться к нему, он отклонился. — Я бесчестный вор, оставь мне хотя бы право защитить свою добычу.

Правой рукой он схватился за рукоять меча так, что побелели костяшки.

— Элеонора, моя жизнь без тебя не имеет смысла.

Он поспешно поднялся.

— Ты, олух; пойдешь со мной. — Он кивнул слуге Нафтали, спавшему в углу.

Страх, словно лихорадка, охватил меня, когда дверь открылась и он бросил мне прощальный взгляд.

— Возвращайся, — прошептала я.

И только позже я поняла, что он не хотел подвергать меня риску: с другой, внешней стороны двери я услышала звук закрываемой задвижки — я была взаперти, как в ловушке! Я ринулась к двери я била по ней ногами, кричала, шумела, поносила его и весь белый свет, но дверь так и осталась закрытой. И лишь с другой стороны были слышны рыдания дочери Анны, которой под страхом смерти запретили открывать эту дверь.

Как дикий зверь в клетке, ходила я по комнате взад-вперед, попыталась даже вылезти из окна, но оно оказалось слишком узким, я бы не смогла протиснуться сквозь него. Пленница. Его пленница навсегда. Что я должна была делать?

* * *

Вечером, когда он вернулся, я в одной рубашке лежала на полу возле двери, уткнувшись головой в руки. Глаза мои горели, и несколько раз я чувствовала в животе сильные боли. Ноги мои были искусаны клопами, а у меня не хватало сил почесать укусы. Эрик поднял меня, положил на кровать и молча сел рядом. На лбу его блестели капельки пота.

— Я видел твоего отца, — неожиданно произнес Эрик. — Он взял с собой половину придворной знати… кругом народ из Зассенберга. Он вышел из дома архиепископа, где… где мы были с тобой вчера вечером. С ним была новая графиня.

Голос выдавал его волнение. Я повернулась. Лицо его было серым.

— Евреи обособились. — Эрик медленно снял с головы капюшон. — Леви Ауреус не хотел меня пускать и просил передать, что не хочет иметь никаких дел с чужестранцами. Чувствовалось, что он очень боится. — Его руки теребили капюшон, пока не затрещали швы. — И еще от меня сбежал этот мальчишка-алхимик. — Он с силой швырнул в угол какую-то тряпку. — Я так и не нашел его. Ничего не вышло, пропадает драгоценное время, все напрасно, все… — Он скорчился на краю постели, схватившись руками за голову.