Мама!!! - Анастасия Миронова

сидела. Пойдем, покажу. Они бы пришли меня убить, а я окно открыла, как будто выпрыгнула. Они бы и не стали меня больше искать. Никогда.

Мама упала на колени и стала целовать Саше лицо, руки, обе были в слезах и соплях.

– Мы уедем. Ты слышала же? Мы через два дня уедем. Никто не придет. Я всё подписала, от всего отказалась, к нам никто не придет. Мы с тобой два дня будем вместе. А в магазин бабушка станет ходить. А мы вместе. И уедем вместе. И Василиса, и щенок. И бабушка уедет. И потом сразу к Ире вернется. Смотри, какой. Он испугался. Как его назовем?

Маленький щенок, совсем как шубенок, крутился и скулил. Наверное, у него только-только открылись глазки. Он, может, еще молочко пьет и не умеет есть. Саша взяла его, прижала к груди крепко. Неужели у нее будет щенок?

– Роки! Он похож на Рокфора из мультика.

– Да, похож. Пусть будет Рокфор. Пусть.

Мама погладила Сашу по волосам, по щекам, по спине, снова всю расцеловала:

– Давай закрываться. Те к нам не придут, а вот пьянчуги какие-нибудь явятся. Дверь у нас крепкая, за дверью – как за каменной стеной. Но закрываться надо. Всё, сегодня утираем слезы, успокаиваемся, спим в обнимку, обязательно пораньше ложимся. Чтобы утром рано-рано встать и начать собираться. Все выходные будем собираться. Я отгулы взяла. Всё успеем, всё сложим. Давай я тебя раздену.

– Я сама. Ты дверь закрой. Вдруг и вправду там пьяные?

– Ну, у нас теперь пес есть! Пес услышит! Он нас охранять будет. Вырастет крепким, сильным, смелым… да, Роки?

– Как Лорд, таким же?

– Ну, не как Лорд, поменьше. Раза в три меньше. Но нам ведь главное, чтобы лаял и кусал? А чтобы кусать, и такой сгодится. Да, малыш? У меня и молочко тебе есть. И кашки сейчас сварим.

Мама потрепала щенка, который сразу упал на спину, подставив животик. Потом она сбросила пальто на кресло и пошла закрывать дверь. Сначала она, как обычно, тихонько выглянула. Мама привычно посмотрела налево, потом повернула голову направо. Потом она должна была быстренько запереться на все замки, но вместо этого вышла в коридор. Саша выбежала за ней. Она вдруг подумала, что те стоят теперь за дверью и сейчас схватят маму. А зачем Саше жить без мамы?

– Танюшка, ты что стоишь одна?

Танька плакала. Глаза ее сквозь густые соленые слезы стали совсем синими, видно было даже в коридорной полутьме, какие они синие-синие. И красный нос во всё лицо. И губы алые, обкусанные, уже воспалившиеся от рева.

– Танюша? Ты что, Танюша?

Когда-то ненавистная Саше Танька закрыла лицо руками и смотрела теперь на них сквозь пальцы:

– Тетя Лариса… Тетя Лариса, можно я с вами побуду?

– Танюша, Танечка, можно, конечно. А где мама? Как там папа?

– Папа… папа… – тут Танька разрыдалась так, что не могла сразу внятно выговорить ничего, – папа умер. Ей в библиотеку позвонили. В нашу библиотеку из больницы позвонили и сказали, что умер…

Танька снова заревела. Мама растерянно ее обняла:

– Так как же умер? Оля ведь ездила к нему? Когда она ездила? Утром? Еду ему готовила…

– А потом приехала… а потом ее к телефону позвала комендант. Она прибежала, сказала, что бабушка за мной приедет, что я пока одна посижу… и что папа умер.

Мама уточнила:

– Танюша, а какой папа?

Наверное, подумала в надежде, что умер другой ее папа, родной:

– Папа Толя умер…

Тут уже Танька стала так плакать, что не могла даже стоять, а валилась на дверь, которая тихонько открылась внутрь, отчего Танька полетела в комнату – мама едва успела ее поймать.

– Пойдем, пойдем к нам. Только подожди, ключи-то у тебя где? Надо же закрыть на замок…

Но тут мама сама нащупала ключи – связка торчала с внутренней стороны двери. Она заперла дверь на все замки, у них тоже было три, и повела Таньку к ним. Напоследок снова выглянула – налево, направо – и наконец закрылась.

Саша смотрела на Таньку с ужасом. Всё ее горе, и отъезд Аньки, и страх, что их убьют, и слезы мамы, и мамина готовность броситься вслед за Сашей в окно, показались теперь такими ничтожными. Всё ее одно большее горе впитала своими синими глазами Танька. Так они бы с мамой ревели всю ночь друг над другом, ревели бы за все свои страхи, за все принесенные бочки с водой, за всех алкашей, за все вынесенные им двери. Они бы ревели до утра и уснули на рассвете. А теперь будут плакать над Танькой. Они уезжают, а Танька остается. Девочка, у которой было два папы, теперь осталась совсем без папы. Нужна ли будет она родному папе? Нет… Только на каникулы съездить. Танька, уже чуть тише, спокойнее, продолжала реветь, а Саша всё думала… Танька остается теперь одна на Лесобазе. У нее тоже никого. Совсем одна.

– Можно не умываться. Так ложитесь. Поспите. К вечеру проснетесь, как проголодаетесь. А нет, так и спите.

Еще светло на улице, чуть стали пробиваться сквозь гудящую тишину человеческие звуки. Едва уловимые, они не похожи ни на разговор, ни на крики, ни на шаги. Но уже слышно, что кто-то на улице, в коридорах, в комнатах есть. Как будто люди ходят тихо-тихо, воздух от них шевелится, и это шевеление Саша и слышит. Звук жизни. Вернулись люди. Можно засыпать. По крайней мере, до утра их точно никто не убьет. И вообще – не убьет. Сказала же мама, что всё подписала.

Она посмотрела на маму, которая не знала, за кого хвататься, и теперь стаскивала кофты сразу с обеих. Саша хотела помочь, поднять руку и самой стянуть хотя бы рукав, но не могла даже пошевелиться – она проваливалась в сон. Но не в такой, какой держал ее все те дни, когда она лежала дома после… после… да, после стрельбы. Другой сон, счастливый. Их не убьют, они уедут, у них теперь есть Роки. Роки, где он? Ему надо поесть. Пусть поест и сам потом придет. Он умеет залезать на кровать?

Счастливый сон. Может быть, Саша вообще еще никогда не засыпала на Лесобазе счастливым сном. Только если совсем крошечная, пока ничего не понимала. А как только стала понимать, то начала бояться сна. Она боялась тех, кто мог прийти к ним ночью. И боялась того, что увидит на следующий день. Теперь она не будет бояться. Она едет в большую квартиру в